Она видит телефон у меня в руке:
– Ты говорила с Робом?
– Отправила ему эсэмэску.
– Хорошо. – Я слышу в ее голосе удивительное облегчение, и она еще раз повторяет: – Хорошо.
– От Франчески есть что-нибудь? По поводу нот.
– Слишком рано, дадим ей еще время. А пока давай-ка прогуляемся по этому великолепному городу. Ты что желаешь посмотреть?
– Я бы хотела вернуться в Каннареджо. В Гетто-Нуово.
Герда колеблется, ей явно не нравится предложение прогуляться в еврейский квартал.
– А если мы сначала заглянем в Сан-Марко?[17] – предлагает она. – Я хочу побродить по магазинам и выпить «Беллини»[18]. Мы в Венеции. Будем же туристами!
Именно так мы и проводим бо?льшую часть дня. Заходим в магазины в Сан-Марко, пробиваемся сквозь толпы посетителей у Дворца дожей, торгуемся на многолюдном мосту Риальто, покупая всякие безделушки, которые мне вовсе не нужны.
Когда мы наконец переходим по мосту в Каннареджо, день уже клонится к вечеру; я чувствую, как чертовски устала протискиваться сквозь толпы народа. Мы спасаемся в относительно тихом еврейском квартале, где на узкие улицы уже опустились вечерние тени. Я испытываю облегчение, выбравшись из городской толчеи, и поначалу тишина, царящая здесь, меня не беспокоит.
Но, пройдя полпути по проулку, я вдруг останавливаюсь и оглядываюсь. Вижу только мрачный туннель, веревку с бельем, полощущимся высоко наверху, и ни души. Ничего тревожного, но кожу начинает покалывать, и мои чувства мгновенно обостряются.
– Что случилось? – спрашивает Герда.
– Мне показалось, за нами кто-то идет.
– Я никого не вижу.
Я на ходу внимательно оглядываю проулок – вдруг замечу движение. Вижу только белье, колышущееся впереди на ветру, – три выцветшие рубашки и полотенце.
– Никого там нет. Идем, – говорит Герда, не останавливаясь.
У меня нет выбора – только идти следом, я ничуть не хочу оставаться одна в таком устрашающе узком проходе. Мы возвращаемся на Кампо-ди-Гетто- Нуово, где я снова останавливаюсь перед досками с именами депортированных евреев. Вот он, Лоренцо Тодеско. Если Франческа сомневается в том, что он и есть автор «Incendio», то я в этом уверена. Увидев здесь его фамилию, я словно встретилась лицом к лицу с человеком, с которым была давно знакома, но узнала только сейчас.
– Уже поздно, – говорит Герда. – Идем в отель?
– Подожди.
Я пересекаю площадь в направлении музея, который уже закрылся. За окном я вижу человека, выравнивающего стопку брошюр. Я стучу в стекло, и он в ответ отрицательно покачивает головой и показывает на часы. Но я стучу еще раз, и он все-таки открывает дверь и смотрит на меня с недовольным выражением, словно говоря: «Шла бы ты отсюда».
– Франческа здесь? – спрашиваю я.
– Она ушла. На встречу с одним журналистом.
– А завтра она будет?
– Не знаю. Приходите – увидите.
Он захлопывает дверь, и я слышу, как недовольно скрежещет щеколда.
Вечером мы с Гердой ужинаем в ресторане средней руки. Выбираем наобум и попадаем в одну из многочисленных ловушек для туристов (которые больше никогда туда не вернутся) близ Пьяцца Сан-Марко, где можно перекусить пиццей и пастой. Все столики заняты, и мы сидим локоть к локтю с семьей со Среднего Запада, они слишком громко смеются и слишком много пьют. Аппетита нет, и я с трудом заставляю себя есть безвкусные спагетти по- болонски, которые расползаются кроваво-красной массой по тарелке.
Герда, наливая себе в бокал кьянти из графина, говорит жизнерадостным голосом:
– Я бы сказала, что мы завершили нашу миссию, Джулия. Приехали, задали вопрос, получили ответ. Теперь мы знаем, кем был наш композитор.
– Франческа сомневалась.
– Имя совпадает, адрес совпадает. Наверняка он и есть Лоренцо Тодеско. Похоже, вся его семья погибла, и мы не нарушим авторских прав, если запишем вальс. Вернемся домой, подготовим аранжировку для квартета. Стефани наверняка предложит благозвучную партию для виолончели.
– Не знаю, Герда. Мне кажется, не следует нам его записывать.
– Почему?
– Мы словно его эксплуатируем. Наживаемся на трагедии. Музыка с такой страшной историей… боюсь, мы накликаем на себя несчастье.
