в комнатах. Там никто не помешает. Или, если вам неудобно, вы с герром Мандтом можете остаться здесь, а мы с Мартой выйдем…
— Лучше здесь, — решил Углов. — Оставьте нас.
— Сию минуту! — произнес аптекарь, поднимаясь. — Идем, Марта, нехорошо, чтобы господин офицер ждал.
Они вышли, причем Фогель тщательно закрыл дверь в столовую. Однако Углов, подумав, дверь открыл, так, что ему стал виден весь коридор, после чего сел наискосок от Мандта, оставив в поле зрения и вход.
— Я вижу, мой приход тебя поразил? — обратился он к лейб-медику. — Думал, что ты сумел скрыться и уже никто не придет?
— Я не совсем понимаю, о чем вы, — отвечал медик. — Я совсем не думал скрыться, просто был пришедший в гости к другу. Но меня поразила одна вещь…
— Какая же? — гость поднял одну бровь.
— Ваша шинель! Это Его шинель! Я ее хорошо помню, он выходил в ней на проводы Преображенского полка! Эти злосчастные проводы, когда Его Величество вновь простудился!
— Ты обознался, лекарь! — резко ответил статский советник, сурово взглянув на сидевшего напротив человека. — Это моя шинель, и довольно об этом! Лучше скажи, как ты отравил императора Николая!
— Что?! — воскликнул лейб-медик, причем прижал обе руки к груди, словно хотел унять слишком сильное биение сердца. — Отравить?! Какой абсурд! Какой напраслина! Я сделать, я все сделать, чтобы лечить Государя!
— Неужели всё напраслина? — спросил гость и склонил голову несколько набок, словно хотел разглядеть своего собеседника под новым углом. — А почему же такие обильные трупные пятна на теле? Почему такое быстрое разложение?
— Откуда вы знаете про пятна?
— Полно, Мандт! Про пятна знают все, кто собрался на площади! Я был во дворце, беседовал кое с кем. Вы ведь проводили осмотр тела? Составляли заключение?
— Не я один! Осмотр был комиссионный! Там были доктора Каррель, Рейнгольд, профессор Енохин…
— С них мы тоже спросим в свое время. Никто из тех, кто виновен в смерти Государя, не уйдет от ответа!
— Но мы невиновны! Ни я, ни мои коллеги…
— А кто же тогда вручил ему склянку? — проникновенно спросил чиновник для особых поручений.
Глаза Мартина Мандта, и без того расширенные, при этом вопросе вовсе вылезли из орбит; казалось, что медик близок к апоплексическому удару.
— Какую… какую склянку?! — прохрипел он.
— Склянку с ядом! Ведь ты дал ему яд, верно?
— Нет, клянусь! Всем, что есть святого, клянусь, я не давал!
— Но она была у тебя под рукой, не так ли?
— Да, была… она имелась… среди лекарств всегда есть такие… — зачастил Мандт. — Возможно, вы знаете этот поговорка, что все на свете есть яд, и все лекарство…
— Значит, яд у тебя был! — удовлетворенно произнес Углов, откинувшись на спинку стула.
До сих пор он блуждал в темноте и, что называется, стрелял наугад. О трупных пятнах он узнал не от слуг — те хранили молчание. Об этом членам группы рассказал научный руководитель проекта Григорий Соломонович. Он же сообщил, что многие современники связывали появление на теле Государя пятен с его возможным отравлением. И вот теперь лейб-медик фактически признался, что некая склянка с ядом у него имелась.
— Значит, яд у тебя был… — повторил статский советник. — И ты дал его Государю…
— Нет, клянусь, я не давал! — с жаром воскликнул Мандт. — Не дал, хотя он просил!
— Просил?!
— Да, да! Был такой минута, минута слабости, когда… Это был вчера… позавчера… нет, три дня назад, вот когда! Он очень мучился. Кашель, боль в груди и судороги… Он говорил: «Я не знал, что умирать так тяжело». Я, конечно, его заверял, что о смерти нет речи, что он выздоровеет… Но он уже не верил. И тогда он попросил… Да, один раз…
— И ты принес склянку?
— Да, я принес яд, который дает мгновенный смерть. Мгновенный и безболезненный! Но он уже передумал.
— Почему же?
— Он сказал… Государь говорил, что Ему запретила мать Иисуса… Как же это? Да, в русском языке есть такой слово, но я забыл…
— Богоматерь?
— Да, так, Богоматерь! У него над кровать висел икона. Очень для него дорогой, он рассказывал. И он глядел на нее, и Богоматерь сказал, что принять яд есть страшный грех. И запретил ему.
