сделает все, что посчитает необходимым, чтобы направить мир на лучший путь. Он позволял мне балансировать на острие ножа между жизнью и смертью и ждал, что я вытерплю боль, лишения и потери. Он обрек себя на смерть под пытками, в неизбежность которой верил. Все ради его видений о будущем.
Итак, если бы он верил, что кто-то должен быть убит, но не смог бы сделать это сам, то попросил бы меня. И подкрепил бы свою просьбу ужасными словами «ради меня».
Я отвернулся от него. Да. Он бы попросил меня об этом. О том, к чему я менее всего хотел возвращаться. И я бы ответил "да". Потому что я не мог смотреть на него, сломленного и страдающего, и не замечать бушующий во мне океан ярости и ненависти. Никому, никому не было дозволено причинить ему такую боль и остаться в живых. Никому, настолько лишенному сопереживания, что он мог так страшно и долго мучить и физически уничтожать другого, нельзя позволить жить. Те, кто это сделал, были чудовищами, вне зависимости от того, как они выглядели. Их работа говорила сама за себя. Их нужно было убить. И сделать это должен был я.
Я хотел это сделать. Чем больше я смотрел на него, тем больше хотел пойти и убить, но не быстро и скрытно, а кроваво и шумно. Я хотел, чтобы люди, сделавшие это с ним, знали, что они умирают, и знали - почему. Я хотел, чтобы им хватило времени сожалеть о том - что они сотворили.
Но я не мог. И от этого я разрывался на части.
Я буду вынужден сказать ему «нет». Потому что, как бы я не любил Шута, как бы глубока не была наша дружба, с какой бы яростью не бушевала во мне ненависть, но защита и верность Пчелке стояли на первом месте. Я уже нарушил это правило, оставив ее на попечении других, пока спасал своего друга. Моя маленькая девочка была всем, что мне осталось от Молли. Пчелка была для меня последним шансом быть хорошим отцом, а я не слишком хорошо справлялся со своей ролью в последнее время. Многие годы назад я потерпел неудачу со своей старшей дочерью, Неттл. Я позволил ей думать, что ее отцом был другой человек, отдал ее на воспитание другим людям. Теперь Неттл сомневалась в моих способностях заботиться о Пчелке. Она уже говорила о том, чтобы забрать у меня Пчелку и привезти ее сюда, в Баккип, где сама смогла бы следить за ее воспитанием.
Я не мог этого допустить. Пчелка была слишком мала и необычна, чтобы выжить среди интриг двора. Я должен был обеспечить ее безопасность в Ивовом Лесу, в спокойном надежном сельском поместье, где она имела бы возможность расти так медленно и быть настолько необычной, насколько бы сама пожелала, и оставаться такой же замечательной. Так что, хоть я и оставил ее, чтобы спасти Шута, но лишь в этот раз и ненадолго. Я вернусь к ней. «Возможно, – успокаивал я себя, – если Шут достаточно поправится, я мог бы взять его с собой». Забрать его в спокойный и уютный Ивовый лес, дать ему возможность выздороветь и обрести покой. Он был не в состоянии совершить путешествие обратно в Клеррес, не говоря о том, чтобы помочь мне убить тех, кто пытал его. Месть, как мне было известно, может подождать, а жизнь растущего ребенка – нет. У меня был лишь один шанс быть для Пчелки отцом, здесь и сейчас. Убийцей для Шута я мог быть в любое время. Так что на данный момент, все, что я мог ему предложить, это мир и выздоровление. Да. Это в первую очередь.
Некоторое время я тихо бродил по логову убийцы, где провел множество счастливых часов в детстве. Беспорядок, свойственный старику, уступил место опрятной систематичности леди Розмари. Теперь она главенствовала в этих покоях. Здесь стало чище и уютнее, но мне почему-то не хватало беспорядочных кип свитков, случайных набросков и снадобий Чейда. Полки, на которых когда-то можно было найти все от скелета змеи до обломка кости, превратившейся в камень, теперь представляли из себя упорядоченные ряды бутылок и банок.
Они были аккуратно маркированы изящной женской рукой. Тут были каррим и эльфовая кора, валерьяна и аконит, мята и медвежий жир, сумак и наперстянка, циндин и тильтский дым. На одной из банок было написано «Эльфовая кора с Внешних Островов», видимо, для того, чтобы отличить ее от более мягкого растения Шести Герцогств. В одном из стеклянных флаконов содержалась темно-красная жидкость, начинавшая беспокойно кружиться от малейшего прикосновения. В ней были видны нити серебра, которые не смешивались с красным, но и не плавали, как масло, на поверхности. Я никогда не видел такой смеси. Ярлыка не было. Я аккуратно вернул ее обратно на деревянный стеллаж, на котором она стояла. Некоторые вещи лучше оставить как есть. Я понятия не имел, что такое корень каруджа или бладран, но на обоих пузырьках рядом с их названиями были нарисованы маленькие красные черепа.
На полке ниже располагались ступки и пестики, ножи для измельчения, сита для процеживания и несколько маленьких тяжелых котелков для кипячения. Там же были аккуратно разложены покрытые пятнами металлические ложки. Еще ниже я обнаружил ряд маленьких глиняных горшков, которые сначала меня озадачили. Размером они были не больше моего кулака и также, как и плотно прилегавшие к ним крышки, были покрыты блестящей коричневой глазурью. Они были накрепко закатаны смолой, если не считать отверстия посередине каждой крышки, из которого выходил скрученный вощеный шнур. Я бережно взвесил один из них на руке и догадался. Чейд упоминал, что его эксперименты со взрывчатым порошком продвигались. Это было его последние достижение в сфере убийства людей. Я осторожно поставил горшок обратно. Орудия мастерства убийцы, которое я оставил, выстроились рядами, как верные солдаты. Я вздохнул, но без сожаления, и отвернулся. Шут все еще спал.
Я сложил посуду, оставшуюся после нашей поздней трапезы на поднос, и немного прибрался в комнате. Осталась ванна с остывшей серой водой и отталкивающе грязное белье, которое носил Шут. Я не решился даже сжечь его в камине из страха перед смрадом, который оно могло распространить. Я не чувствовал отвращения, только жалость. Моя собственная одежда со вчерашнего дня была пропитана кровью собаки и Шута. Я сказал себе, что кровь не так уж заметна на темной ткани.
