сделать, получали окрик и тумак от начальства, что вынуждало их снова взгрестись на ноги.
Когда солнце, осеяв стены темным золотом, коснулось горизонта, Маргарет приняла просьбы капитанов выпустить людей на охоту и даже разрешила разжиться провизией в деревушках вокруг города, но на расстоянии не более одного дневного переезда. Упор делался исключительно на мелкие группы по полдюжины верховых за раз, хотя отчаянность положения была видна невооруженным глазом. Если ворота останутся закрыты, то армия изголодается и так или иначе придет в движение. Что произойдет, если вся сила и богатство Лондона отвергнут короля с его войском, оставалось лишь гадать. Прежде такого не случалось никогда.
Дерри Брюер с самого момента прибытия ушел в дела, непрерывно совещаясь с Сомерсетом (вся антипатия между ними ввиду общих трудностей была отложена). Сообща они направили к воротам депутацию с требованием пропустить короля. Королевскую печать не нашли, и Генри Бофорт скрепил десяток писем своим восковым оттиском; на лице его при этом читалось глухое отчаяние. Отправил послания и Дерри, но иного свойства – в большинстве своем неписаные и негласные. И ставку он делал на маршруты обходные, менее известные, разослав вокруг окруженного стенами города стайку оборванцев – туда, где имелись лазейки, а караульные, вероятно, были не столь бдительны.
Нельзя сказать, что Лондон совсем уж не сознавал присутствия армии за стенами. Хотя ни Маргарет, ни ее лорды не могли взять в толк, в чем тут дело. Ведь они победители в борьбе с Йорком, именно они вернули державе Ланкастера – теперь уже и отца, и сына. И тем не менее в Лондон они не могли сделать и шагу, а со стен на них нервно поглядывали арбалетчики, как на какую-нибудь вражью силу вроде мятежников Джека Кэда[16].
Официальное требование пропустить подняли на веревке, и оно исчезло где-то за стеной. Сомерсет снова сел в седло и изготовился ждать в переднем ряду, все еще уверенный, что ворота откроются – а как же иначе? Красноватое зимнее солнце по правую руку клонилось к закату. Конь Генри скреб дорогу копытом, но всадник не давал ему сойти с места. Как же так: не может же столица державы оставить своего короля и королеву замерзать средь чиста поля? Молодой герцог ждал, а рядом с развернутыми стягами ждали его знаменосцы – ждали, когда можно будет пришпорить коней и въехать впереди всех, звонко цокая копытами, под свод ворот. Но только ворота все не открывались. Быстро густели сумерки, становилось морозно, в темнеющей синеве вечера всходила низкая луна. Сомерсета под пластинами доспехов начинал пробирать озноб. Скрипя ремнями и металлом, он пробовал размять затекшие мышцы, не слезая с седла – получалось не ахти.
– Ищите место под ночлег, – бросил он наконец своим людям. – Ночь на дворе, до утра ворот не откроют. Чтоб их всех оспа изъязвила!
Повернув коня, Бофорт рысцой пустил его туда, где на дороге уже растянулся импровизированный лагерь. То, что земля на прилегающей местности была мягкой и влажной, на пользу не оборачивалось. Стоило человеку немного постоять на ней, как вокруг ног у него уже скапливалась зеленоватая водица. Спать на таком болоте было решительно невозможно, и люди вынужденно подыскивали себе место посуше на самой дороге. Таким образом становище растянулось на целые мили – неудобство жутчайшее, но кто же знал, что их вот так не пустят в город?
Как и ожидал Дерри, сразу после того как Сомерсет прервал свое свирепое бдение у ворот, его вызвали к королю. Сам Генрих вряд ли сознавал причину остановки, но зато Маргарет была не по-хорошему бодра, рассерженно шагая туда-сюда по неширокой полоске меж двумя возами, поставленными рядом в качестве пристанища. На случай дождя между ними на столбах натянули навес. К столбам крепились факелы и была приставлена взятая в пушкарском обозе жаровня, отчего под навесом стоял помаргивающий, мутновато-красный свет. Поднырнув под полотняный клапан, Брюер дождался, пока его опознает часовой, и только после этого двинулся дальше. Этой ночью все были слегка взвинчены, и не хватало еще получить секирой по ребрам из-за собственной торопливости. Под одной повозкой Дерри приметил знакомого мальчишку-посыльного и цокнул языком, привлекая его внимание. Одному из часовых хватило проворства ухватить порскнувшего навстречу мальчугана, на что шпионских дел мастер чутко отреагировал:
– Этот из моих. Убери руки.
– Что, мальчатами балуемся? – съязвил караульщик.
Лет двадцать назад Дерри Брюер просто отвесил бы наглецу оплеуху. Но ему шел уже шестой десяток, и он устал. Позади был долгий изнурительный поход, в последний момент позорно прерванный у входа в город – тут любой взъярится. Внезапно Дерри словно прошибло: сбив караульщика на колени, он стал осыпать его короткими точными ударами – как оказалось, прямо перед потрясенно смолкшим собранием. С минуту Брюер даже не сознавал стороннего присутствия, а лишь нещадно волтузил наглеца, пока тот не утих. За этим занятием его никто не останавливал, и лишь выпустив из хватки обмякшее тело, он обернулся и увидел Клиффорда и Сомерсета. Барон был явно не в своей тарелке, а герцог лишь потешливо фыркнул, качнув головой.
Мальчишка-посыльный хотел возрадоваться, но тут поймал на себе молчаливо-пристальный взгляд королевы Маргарет. Ее муж сидел сбоку, несколько особняком в этом импровизированном шатре – сидел, свесив голову, словно уйдя в сон или молитву. Лондонский беспризорник замер, онемело уставившись в булыжный пол.
– А ну-ка выйдем, дружок, – сказал Дерри, подталкивая своего наймита саднящей рукой. К утру суставы как пить дать разбухнут и потемнеют. Но на душе, ей-богу, полегчало. Через караульщика он переступил не глядя и почти волоком вытащил наружу мальчишку. Здесь было уже совсем темно.
– Ну что, надеюсь, после всего этого ты принес на хвосте хоть что-то доброе? – нагибаясь к своему осведомителю, спросил Брюер. – Так что скажешь? Чего узнал?
Мальчуган все еще не отошел от того, какую шикарную трепку задал главный шпион тому выродку, и восхищенно блестел на Дерри глазами.
