Право крови

я знаком не был.

– Дерри! – воскликнула Маргарет, потрясенная его видом не меньше, чем словами.

– Прошу простить, миледи, – Брюер оглянулся на лежащее бездыханное тело и покачал головой, – это был один из моих. Свои претензии к нему я снимаю смертью. Это единственное, что я могу для него сделать.

– Если это был ваш человек, то зачем вы… – Королева осеклась, смутно томясь под пристальным взглядом своего шпионских дел мастера, который поднял голову и сейчас смотрел на нее из-под бурой повязки. Одну руку он прижимал к животу, и каждый дюйм его одежды был забрызган грязью или кровью.

– Да, он одобрил бы мое возвращение, но затем прикончил бы меня дозой яда, ножом или падением с обрыва. Иначе я его недооценивал. Вообще, я научился не сожалеть о том, чего не могу изменить. Я возвращен вам, миледи.

Дерри покачнулся и упал бы на одно колено, если б его не подхватил Эндрю.

– То есть вы допускаете этого молодца на корабль, миледи? – спросил шотландец, скептически кривясь.

– Безусловно, милорд Дуглас. При всем содеянном Дерри Брюер был и остается моим преданным слугой. Прошу, уведите его вниз, чтобы его там помыли, накормили и умастили его раны в тепле.

Голова у Дерри бессильно обвисла. Он был полностью истощен, да и раны его нуждались в выхаживании.

Маргарет дождалась, когда шотландцы передадут шпионских дел мастера под опеку слуг и сойдут на причал. Здесь она пристально поглядела на Дугласа и Сомерсета, приняв от них поклоны, после чего повернулась к своему мужу, стоя между ним и морем.

– Лорд Сомерсет будет радеть о твоей безопасности, Генрих, – сказала она.

Король посмотрел на нее сверху вниз с детски безмятежной улыбкой.

– Как скажешь, Маргарет, – пробормотал он.

В глазах его не было ничего, кроме умиротворенности. Маргарет подумалось, защиплют ли ей глаза слезы расставания – нет, не защипали. Все битвы были проиграны. «Мене текел упарсин»[35], – гласили древние письмена на стене, начертанные на языке, ныне никому уже не ведомом. Все решения были приняты, и ни одно из писем уже не отозвать с дороги.

Не произнося больше ни слова, Маргарита Анжуйская, крепко ухватившись за поручень, шагнула на корабль, а двое матросов отдали швартовы и с ловкостью обезьян запрыгнули следом на борт. Ветер и отлив уносили Маргарет во Францию, в Сомюр – вотчину ее детства, где ей предстояла встреча с отцом. Старый сквалыга, конечно же, набросится на нее с упреками за промахи – хотя мало у кого были такие же достижения и победы. Она была королевой Англии, и десятки тысяч сражались и погибали за ее имя, за ее честь. При этой мысли Маргарет вновь горделиво подняла голову, изгоняя отчаяние вместе с тем, как набирал силу вольный морской ветер.

Ее сын Эдуард, едва ощутив движение, забегал по палубе, свешиваясь над бортом поглядеть в темную воду, расходящуюся пенными бурунами. Мальчик взволнованно и радостно подзывал к себе мать, чтобы она тоже посмотрела. Весна была уже в пути, и от этого в сердце у Маргарет теплилась пока еще неуверенная радость. На оставшихся у причала людей она больше не оглядывалась.

Часть вторая 1464 Через три года после Таутона

22

– Кто эта женщина? – вопросил король Франции Людовик, томно обмахиваясь веером в недвижном, густом от жары воздухе дворца. – Писать мне со столь недопустимой частотой, докучать мне таким вот образом?

– Маргарита Анжуйская вам кузина, Ваше Величество, – подавшись к монаршему уху, шамкающим шепотом подсказал канцлер. Людовик обернулся с нетерпеливо-насмешливой гримасой.

– Я прекрасно знаю, кто она, Лалонд! А вопрос мой прозвучал, так сказать, theorique[36] или даже скорее rhetorique[37], учитывая то, что никто из вас, похоже, не способен четко истолковывать ход моих мыслей.

При дворе поговаривали, что канцлеру Альберу Лалонду от роду лет восемьдесят, а то и все девяносто – толком это даже было неизвестно. Движения и речь его отличались неспешностью, если не сказать медлительностью, но кожа этого человека была на удивление гладкой, а морщины столь мелкими, что оставались невидимы до тех пор, пока он не начинал страдальчески морщиться от боли в двух своих коренных зубах, которые еще уцелели. Сам же он утверждал, что ему всего шестой десяток, даром что все друзья его детства давно перекочевали на тот свет. Кое-кто при дворе говаривал, что старик канцлер застал по молодости еще строительство Ноева ковчега (хотя это, наверное, все же было преувеличением). Король Людовик терпел Лалонда за рассказы о детстве и отрочестве своего отца. Они отчего-то вызывали в нем симпатию, хотя канцлеру такие россказни вроде как не по чину.

Французский король завороженно наблюдал за жеванием беззубого рта старика, которое в жару становилось особенно заметным. Верхняя и нижняя