мозга костей. Тем не менее мне довелось увидеть, как твой и мой гербы оказались вымараны, дочиста соскоблены скребками и рашпилями. Пока я находился в Ирландии, эти чертовы геральдисты спешили выслужиться. Лезли из кожи вон. Замок Ладлоу ведь ободрали дочиста, ты не слышал? Или взять Сандаловый замок: там были гобелены и статуи еще со времен Рима – так ведь все они бесследно исчезли. Порастащили, расхитили, пока я не мог за них вступиться. Ущерб, наделанный Актом, мне теперь не выправить за всю оставшуюся жизнь.
– Да и мне не меньше разору наделали. Хотя, признаться, я черпал некое злорадное удовольствие, повторно отнимая мои имения у тех, кто выложил за них деньги. Но подумать только: часть моих земель теперь находится в руках Перси! Тебе-то хоть удалось возвратить все свои владения без остатка. А вот Генри Перси живет, да еще и дуется на меня за смерть своего папаши и братца, так что без боя мне теперь ничего у него из рук и не выхватить.
На этих его словах Йорк отвернулся от стены.
– Я доверился тебе в Ладлоу. И ты свое слово сдержал. Этого я не забуду. Ты и твой сын возвратили, отвоевали меня у отчаянья и обездоленности, и я испытываю к вам обоим такое чувство, какое больше не испытываю ни к кому. Я всегда буду перед вами в долгу.
Он протянул руку, и Солсбери схватил ее разом и за ладонь, и за предплечье.
Колокола по Лондону принялись отзванивать полдень – протяжная бархатистая раскатистость, под которую Йорк с Солсбери повернули к двери.
– Как там, кстати, король? – поинтересовался Солсбери на выходе в коридор.
– Да ничего, – ответил Йорк. – Епископ Кемп говорит, что такого удобного гостя и не упомнит. Я слышал, Генрих все свое время проводит или в часовне за молитвой, или за чтением. Даже о приеме пищи ему приходится напоминать.
– Ты еще не задумывался, как с ним поступить теперь, когда Акты из свитков вычеркнуты?
– Думать думал, – сухо ответил Йорк, – причем много. Только вот к решению пока не пришел.
Вдвоем они поднимались по лестничному пролету, проходя над Палатой Общин в помещение на дальнем конце. Там уже гудели голоса, которые смолкли тотчас, едва стал виден Йорк.
Белая палата была чуть больше обычной совещательной комнаты, по размерам гораздо меньше зала заседаний парламента. Вдоль стен здесь тянулись скамьи и стояла кафедра для обращений к присутствующим. Сбоку, обозревая всю комнату, пустовало место короля – простой дубовый трон с вырезанной тройкой львов и позолотой по краям.
Ум Йорка был все еще занят подсчетом убытков, так что собрание лордов он замечал лишь смутно. И по численности своей, и по рангу оно было не сказать чтобы выдающимся. Здесь не было никого от Перси, Сомерсетов или Клиффордов, да и вообще тех, кто воевал за короля. Йорк узнал с дюжину мелких баронов, среди них Кромвелла. На ступеньках кафедры он приостановился и кивком головы поприветствовал лорда Грэя. Со времени битвы при Нортгемптоне барон сильно погрузнел: не двойной, а даже уже тройной подбородок, брылья – прямо-таки епископ, а не средней руки феодал. От своего сына и Уорика Йорк был во всех тонкостях наслышан о роли Грэя в той победе. Забавно было представлять, как королевские войска, думая, что враг еще только на подходе, всполошились, когда он на них буквально обрушился. Но примечательней всего то, что Грэй сдержал свое слово и в нужный момент обратил свою рать на Бекингема. Мздой ему за столь своевременное предательство стал откорм на новом богатстве и чин Казначея Англии.
Оставив Йорка на возвышении кафедры, Солсбери спустился к Уорику, Эдуарду Марчу и остальным, числом примерно двадцать. Все смотрели на герцога, и у Солсбери распахнулись глаза, когда Йорк возложил руку на подлокотник трона, как будто собирался его занять. Солсбери со значением кивнул, а Йорк улыбнулся.
Все это длилось не дольше секунды – то, куда легла его рука и что это могло означать. Кое-кто сердито зашипел, другие заклекотали что-то невнятно-грозное. Йорк, нахмурившись, вгляделся в скопление скривившихся физиономий и увидел, что руки в его поддержку тянут только Марч, Грэй, Солсбери и Уорик. В комнате присутствовали четыре особы из числа «Духовных лордов», и Йорк с раздражением заметил, как своей лобастой головой укоризненно покачивает епископ Кемп. Старый святоша. Сейчас вот взять и демонстративно усесться на королевское место, высмеяв их за все эти вздохи, цыканья и покашливания. На кафедру бочком взошел канцлер Уильям Олдхолл и с плохо скрываемым ужасом оглядел эту сцену.
Руку Йорк убрал. Напряжение в комнате заметно унялось, а канцлер придвинулся ближе и забормотал пугливой скороговоркой, едва различимой на фоне этого галдежа, как на птичьем дворе:
– Милорд Йорк, прошу иметь в виду, что король жив, а с ним и его наследник. Эти люди, как видите, не очень-то склонны поддерживать вас, но смею вас заверить, моя работа принесла свои плоды. Нужные люди в парламенте выговорили самые полезные шаги вперед. Если вы займете свое место, милорд, то обещаю вам, результатом вы окажетесь довольны.
Йорк скрепя сердце оставил кафедру с королевским троном и сошел к скамьям. Солсбери наигранно приветствовал его с таким видом, будто ничего предосудительного на его глазах и не произошло.
Олдхолл занялся своим делом: провел вступительный молебен и напыщенно возблагодарил Господа за отмену Акта о лишении прав состояния домов Йорка, Солсбери и Уорика. Эта формальная процедура вызвала у собравшихся лордов шумное одобрение, несколько смягчив помрачневшего было Йорка.
– Милорды, – продолжал Олдхолл, – с большой отрадой передаю вам волю Палаты Общин по интересующему нас вопросу. Ее члены озаботились изыскать какой-нибудь способ выразить благодарность герцогу Йоркскому Ричарду Плантагенету за его верную службу при дворе, за опеку его величества
