К удивлению, пожилой францисканец протянул руку и, возложив ладонь на пробритую макушку Дерри, нежно надавил, чтобы тот нагнул голову. Дерри подчинился, до странности тронутый проявлением той искренней, слегка наивной веры, с какой брат Питер взывал к святому Христофору и святому Франциску, чтобы те сопровождали и опекали путника в его странствиях и треволнениях.
– Спасибо тебе, брат Питер. Для меня это честь.
Монах с улыбкой отвел руку.
– Я лишь уповаю на то, Дерри, – с тихим светом в глазах сказал он, – что те, с кем ты надеешься разминуться, в решающий миг окажутся ослеплены солнцем и при твоем прохождении мимо будут слепы, как Саул из Тарса.
Дерри от изумления моргнул, отчего брат Питер издал смешок.
– Немногие из тех, кто примыкает к нам в дороге, Дерри, уже через день-другой требуют выбрить себе тонзуру. Думаю, тебе это все-таки не повредило, несмотря на недостаточно умелое обращение с бритвой брата Джона.
Дерри смотрел, разом и смущенный и позабавленный.
– Я потом было спохватился: как же так? У вас у всех на макушках кружок от силы пальца в три, а у меня шириной чуть ли не до ушей.
В темных глазах брата Питера заплясали лукавые искорки:
– Это я так решил, Дерри. Если уж человеку так хочется иметь тонзуру, то почему б его не уважить и не сделать ее на вырост? Прости мне, сын мой, если что не так.
– О чем ты, брат Питер! Вы ведь, можно сказать, доставили меня сюда в целости и сохранности.
В безотчетном порыве благодарности Дерри сунул руку под рясу и из глубоких складок извлек наружу кожаный кошель, который буквально втиснул брату Питеру в пальцы.
– Вот, это вам. Того, что здесь есть, хватит всей вашей братии на целый месяц, а то и больше.
Францисканец, задумчиво взвесив кошелек на ладони, протянул его обратно.
– Нищим, Дерри, всегда Бог подаст. А это ты оставь себе, хоть доброта твоя меня и трогает.
Дерри, пятясь, замахал поднятыми руками.
– Брат Питер, прошу, возьмите! Это все ваше.
– Ну ладно, ладно, – успокоил монах, убирая кошелек под рясу. – Уверен, что мы найдем этому лучшее применение или поделимся с кем-нибудь, кто в нужде еще большей, нежели мы. Ступай с Богом, Дерри. Кто знает, может, настанет время, когда ты решишь примкнуть к нам в странствии длиною больше, чем пара дней. Буду об этом молиться. Ну что, пора в путь, братья, – обратился он к остальным, – опять дождь начинается.
Каждый из монахов поочередно подошел к Дерри и, перекрестив, напутственно приобнял. Даже Молчун Годуин приблизился и согбенно, выпростав из-под камня свою лапищу, сжал ладонь Дерри так, что хрустнули кости.
Дерри остался одиноко стоять на вершине холма возле стен замка, глядя, как стайка францисканцев удаляется вниз по узкой покатой улочке. Дождь действительно возобновился, отчего тело изнутри бил озноб. Он взял путь на будку караульни близ ворот королевской крепости. Ощущение было такое, что за ним наблюдают, и он припустил трусцой, торопясь поскорее укрыться под сенью стен, где повернул к темной безмолвной фигуре караульного. Приблизившись, он сощурился, вглядываясь в густеющий сумрак. Стражник вымок не меньше, чем Дерри, и отличался от него разве что наличием алебарды и сигнального колокола. Постой-ка вот так на часах в дождь и град, холод и зной.
– Доброго тебе вечера, сын мой, – делая в воздухе крестное знамение, приветствовал Дерри.
– Побираться здесь запрещено, отче, – хрипло и нехотя откликнулся после паузы стражник, при этом все же добавив: – Уж извини.
Зубы Дерри, синевато-белые на темном от дорожного загара лице, засветились в улыбке.
– Сделай-ка вот что: сообщи обо мне своему капитану. Держу пари, ему захочется выйти мне навстречу.
– В такую погоду вряд ли, отче, – угрюмо возразил стражник. – Неохота его сердить.
Дерри исподтишка глянул вниз и вверх по дороге: вокруг никого. С одной стороны, это хорошо, но впору рухнуть от усталости, а в животе урчит от голода.
– Скажи ему одно лишь слово – «виноград», – и охота у него вмиг появится.
Стражник какое-то время смотрел с хмурым сомнением; Дерри ждал, сплотив всю уверенность, какую только можно было выставить напоказ. Через минуту-другую человек сдался и, пожав плечами, резко свистнул. У него за спиной в караульне открылась дверь, из которой тотчас хлынул поток ругани и насчет дождя, холода, и вообще.
Вышедший наружу имел щеголеватые, закрученные кверху усы, которые под дождем уже начали никнуть. Сейчас он вытирал руки о кусок ткани, а к губе сбоку лепился кусочек недоеденного яйца. На стоящего под дождем фриара он даже не взглянул, а недовольно обратился напрямую к караульщику:
– Что там такое?
– Да вот, сэр, этот монах. Просил за вами послать.
