противник уже залился бы кровью», – подумал Ричард. Он сохранял прежнюю силу, он сохранял быстроту.
Жена его сидела возле маленького Неда в той комнате наверху, обтирая грудь и руки своего сына. За последние месяцы ребенок невероятно исхудал. Охваченный горем Ричард молча следил за тем, как она широкими кругами омывала его уже холодевшую под пальцами плоть.
Вернувшись во двор, обливаясь слезами, он продолжил свой ратный труд: развернулся на месте и обрушил клинок на другой шарнир, так что забрало отлетело на землю, оставив открытой темную пустоту. Король немедленно вонзил в нее свой клинок, желая убивать, желая покончить с той болью, которая жгла огнем его глаза, пронзала его спину такой мукой, что невозможно было дышать.
Ему уже казалось, что сломалось одно из его ребер и осколок кости с каждым новым вздохом все глубже вонзается ему в легкое. Задыхаясь, в слезах, Ричард остановился, ощущая, как струйки пота стекают по его телу.
Анна, похоже, не услышала его, когда он попытался увести ее от тела сына. Она сидела бледная, как труп, едва ли не бледней умершего ребенка. Его родного, единственного мальчика, которого он любил больше всего на свете. Мальчика, который лазал на росшую неподалеку иву и раскачивался на ее ветвях. Было несправедливо, что такой шумный и веселый ребенок теперь лежит, холодный и безмолвный, в своей комнате под негромкий кашель своей матери.
В десять лет неправильно умирать. Лучше, когда они уходят в младенчестве, всегда говорила мать Ричарда, пока еще не стали чем-то более важным, чем имя и куксящаяся физиономия. Но когда с детьми связаны прожитые годы, когда ты тысячу вечеров говорил с ними, тысячу раз носил на своих плечах… Злая зима воцарялась в сердце Ричарда посреди окружавшей его весны.
Надо сходить еще раз глянуть на мальчика, сказал он себе. Впрочем, Анна сначала должна прибрать его. Там, наверху, король смотрел на нее, не зная, что делать с ее горем, – она не плакала, но и не уходила. Он заметил в ее руке скомканный платок и большое алое пятно на нем.
Ричард с размаху рубанул по манекену, целя ему в горло, и на этот, второй раз угодил более точно. Лопнули сочленения, и теперь в сторону отлетел уже шлем, крутясь и стуча по камням. Монарх посмотрел на груду привязанного к столбу мятого металла, и боевой дух оставил его: исчез враг, исчезла опасность. Перед ним был всего лишь старый доспех, а сам он устал, и ему было больно, так больно, что он готов был выть, покуда хватит дыхания. Отбросив меч в сторону, Ричард упал на колени, уставившись в пыль. Какое-то время он думал, что попросит Анну подарить ему нового ребенка, однако теперь наконец понял, что его жена не проживет достаточно долго для того, чтобы просто выносить дитя. Скоро он останется в одиночестве. Братья его ушли. Скоро не будет жены, как нет уже сыновей и дочерей. Рядом с ним не будет никого во все пустые предстоящие ему годы правления.
По прошествии какого-то времени на балконах замка начали появляться слуги, вопросительно поглядывавшие на застывшего на коленях в безмолвии короля, и Ричард пришел в себя. Он ощущал, что взгляды их прикасаются к буграм на его спине, и это вернуло его в чувство. Монарх встал, подобрал меч и обнаружил, что искрошил кромку настолько, что даже наилучший мастер уже не сможет заточить его. Мышцы короля застыли, пока он стоял на коленях; Ричард со стоном подобрал с земли рубаху, поддавшись более привычной боли.
Поднявшись, он посмотрел на открытые окна тех покоев, в которых испустил дух и окаменел его сын. Пожалуй, не стоит еще раз подниматься к мальчику, подумал он, так и не найдя в себе сил на это. А потом глубоко вдохнул весенний воздух и обратился мыслями к Лондону и к тем законам, которые он проведет в этом году. Подумал Ричард и об Элизабет Вудвилл, так и засевшей в Убежище, уже оскорбляя его своим поведением. Но что предложить ей… чем выманить ее из этого сырого уголка?
Обращение к статутам и законам несколько помогло королю. Он понимал, что людей освободить нельзя. Их следовало удерживать в сотканных из тонких нитей сетях. Однако все эти дела были ничтожны рядом с его утратами. Он желал одного: чтобы брат Эдуард оказался с ним рядом. Эдуард понял бы его.
Ричарду еще не приходилось бывать в Убежище. Архиепископ Буршье целый час читал ему лекцию о правилах посещения этого места и даровал церковное благословение только после того, как монарх позволил одному из людей архиепископа обыскать его на предмет спрятанного оружия. Начиналась игра, танец, и он приступал к этому занятию с более легкой душой, чем к последним своим делам.
Войдя, Ричард узнал монаха, находившегося при дверях. Тот не стал называть свое имя и вообще не произнес ни единого слова, а только молча поклонился. Королю показалось, что он заметил во взгляде этого человека смешанное с насмешкой презрение, отчего Ричарду захотелось как следует пнуть его, отправив монашка в полет по коридору. Он помнил, что брат его Эдуард, явившись сюда за женой, благословил привратника собственным королевским кулаком, и надеялся, что имеет дело с тем же самым типом.
Он последовал за привратником, однако шел слишком широким шагом, так что монаху приходилось рысить трусцой, чтобы успеть оповестить бывшую королеву о его приходе. Жест мелочный, однако Ричард любил дразнить тех, кто полагал себя вправе иметь непочтительное мнение о нем.
Его пригласили, и король вошел внутрь комнаты, обитой великолепными панелями и обставленной много лучше, чем он мог бы предположить. Ричард ожидал увидеть здесь простую монашескую келью с грубыми каменными стенами, а не теплый кабинет со светильниками, коврами и мягкими подушками на креслах.
Элизабет Вудвилл поднялась ему навстречу и присела в глубоком поклоне. Ричард поклонился в ответ и взял ее за руку. Он приказал казнить ее брата, лорда Риверса, и память об этом до сих пор жила в глазах бывшей королевы – так, во всяком случае, он сказал себе. Однако Ричард пришел к ней за тем, чтобы оставить прошлое в прошлом, чтобы предложить попытку примирения. Впрочем, она позволила ему войти.
