пристрелил. Антонина хихикала. Племянник в первый раз тоже хихикнул, а во второй посмотрел на дядюшку так, словно с удовольствием пристрелил бы – было бы из чего.
Наконец впереди показались разновысокие ограды и могильные камни. Антонина не удивилась – всякая прогулка когда-нибудь заканчивается. Но старик сказал, что всё только начинается. Они стали пробираться среди могил. Иногда тропа делалась слишком узкой, и они ступали друг за другом. Зато Воробьев заметно приободрился и двигался без посторонней помощи, лишь иногда перебирая руками по прутьям оград, будто огромный паук.
Попутно Антонина услышала много чего интересного и полезного об эпитафиях. Теперь она жалела, что не запомнила и четверти рассказанного. Незаменимый Игорек имел при себе электрический фонарик, подсвечивал путь и надписи на могильных плитах, на которые профессор обращал свое компетентное внимание. Он захотел кое-что продемонстрировать Антонине «на живом примере», хотя сам тут же поправился: «на мертвом». И продемонстрировал. В частности, она запомнила надпись на могиле без имени и дат, гласившую: «Я тоже думал, что жил. Не ошибитесь дважды». Прочитав, она задумалась и дала себе зарок не ошибиться. Правда, она слабо представляла, что для этого нужно делать и как жить. Сейчас, на собственной кухне, – тем более.
Они выбрались на широкую аллею, возможно, главную. Ухоженные могилы по обе стороны поблескивали полированным гранитом. Справа потянулась череда воинских захоронений. Затем они свернули на извилистую тропу. Судя по датам на камнях и табличках, это была самая старая часть кладбища. Воробьев чувствовал себя как дома. Он то и дело останавливался, чтобы указать Антонине на здешние откровения, многие из которых, похоже, знал наизусть. Сейчас она с трудом вспомнила только две эпитафии. Одну – на плите с изображением штыка и каски: «Нам говорили: умрите за… Оказалось, мы умерли вместо». Другую, короткую и душераздирающую, – на могиле тринадцатилетнего подростка: «Кукушка обманула».
При свете дня Антонине не верилось, что она в самом деле видела это. Она хотела бы проверить, но сомневалась, что найдет нужное место. И тем не менее – удивительное дело – ей вдруг захотелось вернуться на кладбище. При мысли об этом, будто вид на анфиладу комнат, всплыла очередная порция воспоминаний.
Старая кирпичная стена была в полтора раза выше человека среднего роста. Днем густые деревья закрывали стену от солнца, и сейчас от нее несло сыростью. По другую сторону угадывалась спящая улица. Антонина решила, что экскурсия закончилась. Погуляли с обоюдной пользой – сердечнику явно полегчало. Она приготовилась поблагодарить Воробьева и его племянника, а затем отправиться в обратный путь. Но эти двое не спешили. Игорек выключил фонарик, из чего следовало, что эпитафиями здесь не разживешься (неужели она так быстро переняла от старичка этот его непринужденный черный юморок?).
Ее спутники держали паузу. Довольно дешевый прием, но действует безотказно, особенно в соответствующей обстановке. Даже до Антонины в ее тогдашнем состоянии дошло, что эти двое то ли чего-то ждут от нее, то ли ждут кого-то еще… А теперь, на кухне, ей стало страшно от своей глупости и беспечности.
Наконец Воробьев простер руку в направлении некоего прямоугольного силуэта, который почти сливался со стеной, и предложил:
– Не хотите ли предупредить?
– Кого? О чем? – не поняла Антонина.
– Ваших близких. О том, что задерживаетесь.
Ей, в общем-то, было всё равно, но почему бы не предупредить? Что, если мать и отец уже обзванивают ее подруг, больницы и морги, мечутся по ночным улицам? Антонина пожала плечами и направилась туда, куда указывал старческий палец.
Сделав несколько шагов, она различила телефонную будку и не удивилась. Более того, зараженная бациллой того самого черноватого юморка, она хихикнула, вообразив себе, кто может отсюда звонить. И зачем. Потом вообразила звонок, раздающийся у кого-нибудь такой же вот тихой безмятежной ночью. Ну и, наконец, вообразила, каково это – услышать в трубке голос того, от кого уже пару десятков лет не ждешь звонка… Всё это представилось ей вполне отчетливо и в то же время отстраненно. То ли фарс, то ли неудачная шутка, которая никак ее не задевала.
Вблизи будка выглядела точно так же, как многие другие, расставленные на улицах и площадях города. В темноте угадывался грязновато-желтый цвет, несколько стекол выбито, аппарат и трубка вроде бы на месте. Она привыкла к другому, особенно на окраинах, – к болтающимся оборванным проводам. А уж здесь-то…
Антонина обернулась. Профессор и его племянник превратились в неподвижные темные фигуры, будто вырезанные из черного картона. Ее благодарность была вполне искренней: как любезно с их стороны позаботиться о спокойствии ее близких. В самом деле, она редко задерживалась так надолго. Даже и не вспомнить, когда это случилось в последний раз…
Она сунула руку в сумочку и нащупала кошелек. Несколько секунд пыталась отыскать двушку среди мелких монет. Выбрала подходящую по размеру и поднесла к глазам – кажется, не ошиблась. Открыла дверь и зашла в будку. Сунула монетку в щель, сняла трубку. Раздался непрерывный гудок, всё работало.
Пересчитывая пальцем отверстия в диске, она набрала свой домашний номер. После первого же долгого гудка ей ответили.
В кухне неслышно появилась мать, и Антонина дернулась от неожиданности, едва не опрокинув кружку с остывшим чаем. Она вспомнила, чем закончилась «экскурсия», и теперь увидела как на ладони, всё, чего предпочла бы не видеть: разбитые мечты, несбывшиеся надежды,
