– Да какая работа, – отмахнулся он, выпуская струю дыма. – Я же титулованный бездельник, не то, что ты. Провожу дни в неге и скуке.
– А не выспался почему? Кровать слишком мягкая? – не удержалась от шпильки я.
Он улыбнулся.
– Играл в казино, госпожа сыщик. Проматывал состояние батеньки.
Я иронично подняла брови.
– Я смотрю, мне попался замечательный экземпляр. Чистый эксклюзив.
– Какая ты кусачая, – почти с восхищением выдохнул Люк. – Скажи мне, злюка, а что есть в твоей жизни, кроме работы? Расскажи мне о себе. Должен же я знать, на чей крючок попался.
Да, он неисправим. Но какой же обаятельный, зараза!
– А что рассказывать? Родилась на Юге, в деревеньке под названием Травяное, сейчас ее нет, все застроено разросшимся городом. Росла, выучилась в колледже, пошла работать. Работа и есть моя жизнь. То, что остается, трачу на сон и общение с отцом и сестрами.
– Вы очень дружны, – заметил он рассеянно.
– А как иначе? – удивилась я. – Мы росли без матери, у нас никого, кроме друг друга и отца, нет.
– Мама давно умерла? – Люк сочувственно посмотрел мне в глаза, а у меня внезапно, хоть я и отвечала на эти вопросы раньше и легенду давно выучила наизусть, защипало в глазах.
– Давно. Двенадцать лет назад. Я была еще совсем маленькой, когда они с отцом попали в автомобильную катастрофу. Отец выжил, но остался без руки, а маму спасти не смогли.
– Извини, что напомнил, – Кембритч протянул руку через стол и накрыл мои пальцы теплой ладонью. – Как же вы выжили после этого?
Обманывать было легко – инстинкт самосохранения перебивал чувство вины.
– Тяжело. Мы несколько раз переезжали, пока не остановились в Орешнике пять лет назад. Отец потерял работу, и мы жили совсем не богато. Слушай, – я тряхнула головой, – давай не будем об этом, иначе настроение упадет ниже некуда. Теперь твоя очередь.
– Слушаюсь, моя госпожа, – Люк затушил сигарету в пепельнице и с иронией поклонился. Второй рукой он продолжал держать мою ладонь, мягко поглаживая ее подушечкой большого пальца. Эта невинная ласка, как и вообще присутствие этого мужчины рядом, его хриплый голос – творили со мной что-то невообразимое. Как будто я много лет спала внутри своего тела, и вдруг спящая проснулась, потянулась и начала остро чувствовать. И это состояние внушало тревогу – я слишком хорошо помнила, что такое, когда внутри все выворачивает от душевной боли.
– Я родился в Инляндии, рос там, учился. Шесть лет назад переехал в Рудлог, так как унаследовал здесь от дяди по отцовской линии имение. Можно сказать, сбежал от родственников. – Люк говорил, а я даже не понимала, что он говорит, только слушала его голос, и мое тело резонансом отзывалось на каждое слово. – Матушка моя – инляндская графиня, а отец – рудложский лорд и граф. Я имею несчастье быть их старшим отпрыском, на которого ложится тяжесть сохранения семейной чести и преумножения семейного состояния. – Люк произнес это с такой иронией, что сразу стало понятно, как он к этим обязанностям относится. – С тех пор я и веду здесь жизнь настоящего дворянина. То есть пью, играю и предаюсь пороку. Иногда вношу в жизнь разнообразие, участвуя в гонках, но сейчас это мне не дано, – он помахал тростью, стоящей около кресла.
Видимо, на моем лице отразилось что-то такое, отчего Кембритч подмигнул и спросил:
– Что, ты от меня в восторге? Прочитай мне нотацию, маленькая медсестричка.
Я зевнула, забрав у него руку и прикрыв ею рот.
– Извините, лорд, но нотации пусть вам мамушки с нянюшками читают. Мне за вас замуж не выходить, чтобы вас перевоспитывать. Да и вы уже большой мальчик, правда?
Он криво усмехнулся, наклонился ко мне и хрипло доверительно сообщил:
– Я очень, очень большой мальчик, Маришка.
Люк проводил отчаянно зевающую меня до дверей госпиталя, одарил почти целомудренным поцелуем (кажется, я уже начала привыкать к эйфорийным мурашкам от его прикосновений), сел в свою ужасно дорогую и блестящую машину («Игрушка для большого мальчика», – прокомментировал проснувшийся внутренний голос) и укатил. А я наконец-то пошла спать, решив обдумать неожиданно случившегося со мной лорда Кембритча завтра. Отъезд был через четыре часа, и я не хотела терять больше ни минуты столь вожделенного сна.
По прибытии в Лесовину мне стало не до душевных терзаний и самокопания. Мы вышли из государственного телепорта в каком-то парке, вокруг уже было темно. Там же и разместился наш полевой госпиталь, один из нескольких раскиданных по городу, в котором уже работали две бригады врачей из столичных больниц.
Следующие несколько недель слились для меня в какую-то ужасающую череду срочных операций, повторных операций, реанимаций, составления списков поступивших для разыскивающих их родственников. Сон урывками, еда прямо перед операционной палаткой, куда ее нам приносили понимающие волонтеры. Походы в туалет, как в армии, можно было отсчитывать по секундомеру. Слишком велик был поток пострадавших. Закрытые переломы, открытые переломы, внутренние гематомы, пережатие кровотока, раздробленные кисти и ступни. Некоторые шли к врачам не сразу, а только через несколько дней, не
