Глава 18.Офицеры
Сводный отряд 61-го гв. танкового полка 10-й гв. танковой дивизии ГСВГ. Район Ламмерсдорфа, южнее г. Ахен, недалеко от бельгийской границы. Северный Рейн – Вестфалия. ФРГ. Ночь с 13 на 14 июня 1982 г. Четвертый день войны.
Проснулся я в эту ночь непонятно от чего. И вроде даже никаких посторонних звуков или, к примеру, выстрелов поблизости слышно не было. Хотя с теми, кто хоть раз побывал на войне, это бывает. Если у тебя более-менее здоровый организм, вырабатывается особого рода привычка – внутренне настраиваешь его на пробуждение в какой-то определенный момент и в итоге просыпаешься-таки тогда, когда нужно. Некоторые называют это «внутренние часы» или «внутренний будильник». Ну а у меня эта война не первая по счету, так что родной организм меня не подвел – собирался проснуться в два часа ночи и проснулся, как планировал. Самое время было очухаться и оценить обстановку.
Я спал в боевом отделении «Т-72», прямо на своем сиденье у рации, а мой экипаж в составе Прибылова и Черняева похрапывал снаружи, на расстеленном поверх МТО брезентовом чехле. Вообще сейчас почти весь наш сводный отряд (или бригада, назовите как хотите), кроме дежурного офицера, часовых и нескольких экипажей разведчиков и химиков на «БРМ-1» и «БРДМ-2», патрулировавших окрестности (после сообщения о взрыве склада американских химических боеприпасов под Бременом и последующих атомных взрывах на территории Голландии нам приказали всячески усилить химическую и радиационную разведку, хотя кому это надо и что это даст, было непонятно – ведь от нас это километров на 300 севернее и ветер все время дул явно не в нашу сторону, ну да начальству виднее), дрых без задних ног.
Мы все толком не спали последние двое суток, и я уже видел, что мои офицеры, не говоря уже о рядовых бойцах, плохо соображают и заговариваются. Еще немного – и мехводы начнут засыпать прямо за рычагами, а потом сковыривать танки в кюветы, как это обычно бывает в таких случаях. Поэтому когда после изнурительного, продолжавшегося почти целый день марша по летней жаре мы наконец вышли в заданный район, вылезли из своих жестянок и получили по радио приказ стоять на месте и ждать дальнейших распоряжений (каковые мне следовало получить от некоего «представителя ставки», который должен был прибыть к нам лично «в течение ближайших часов»), я было собрался приказать отдыхать.
Но тут неожиданно продолжились неприятные сюрпризы. Сначала пропала связь, потом поступил кодированный сигнал «Боровая брусника» (а это, надо сказать, серьезно, поскольку означает вероятность близкого ядерного удара, если бы удар был по нам, был бы сигнал «Красная калина»). Пришлось объявлять тревогу и задраиваться в машинах, попутно молясь всем богам о том, чтобы химики нашего капитана Сырцова вовремя определили эту лютую смерть без вкуса, цвета и запаха. Часа три мы пребывали в нервном состоянии шухера, потом рации ожили и последовала отмена «атомной» тревоги. Химики повышенной радиации, впрочем, не зафиксировали.
Как потом оказалось, ядерный удар таки был, но не по нам, а километрах в 160 юго-восточнее. Американцы, в тщетной попытке задержать наше наступление в районе Кобленца и остановить выход к французской границе, применили по частям 8-й гвардейской армии два тактических ядерных заряда, использовав пару еще уцелевших у них ракет «Лэнс». Подробности этого эпизода я узнал позже. Суммарная мощность составила около сотни килотонн, а целились янки по городу Нойвид и мостам через Рейн севернее этого чертова городишки. Под раздачу угодила 39-я гвардейская мотострелковая, Барвенковская ордена Ленина, дважды Краснознаменная, орденов Суворова и Богдана Хмельницкого дивизия, базировавшаяся до начала заварушки в Ордруфе. Естественно, от дивизии и мостов мало что осталось, как и от Нойвида, где, кроме пятидесятитысячного населения, было полно беженцев, а наших солдат, кроме дивизионного разведбата, не было вовсе. Правда, во все дальнейшее вмешалась судьба в лице заместителя командира 172-го гвардейского мотострелкового полка 30-й дивизии майора Виктора Богачева, который с частью сил своего полка углубился далеко на западный берег Рейна и оказался вне эпицентра ядерных ударов. Под его командованием осталось 26 «Т-64» и полтора десятка БМП, в которых штатно сработали системы ПАЗ. Поэтому, когда час спустя 3-я американская бронетанковая дивизия и две канадские бригады поперли в контрнаступление, их «М-60А-3», «Леопарды-1» и облаченную в ОЗК пехоту ждал достойный и горячий прием. Богачев со своими людьми продержался три часа, отбив четыре атаки и усеяв еще тлеющие перелески на западном берегу Рейна обилием заокеанских трупаков и битой техники. Правда, у него самого под конец боя осталось всего четыре исправных «шестьдесятчетверки» и три БМП. Однако к этому моменту тылы 8-й гвардейской армии очухались – сначала на западный берег Рейна вплавь перемахнуло несколько батарей и дивизионов ПТРУров на шасси БРДМ, которые устроили еще копошившимся американо-канадцам ад, а потом понтонеры оперативно навели наплавной мост, далеко в стороне от атомного пожара, и наступление продолжилось. На общую ситуацию на фронте эта американская попытка «показать зубы» не повлияла никак, зато облако продуктов радиоактивного распада сдуло попутным ветром на французскую территорию, чему, видимо, очень обрадовался Франсуа Миттеран… Богачева сразу же представили к Герою, но я ни ему, ни его уцелевшим бойцам в этой связи не аплодировал и не завидовал, поскольку им требовались не ордена, а хорошее лечение от лучевой болезни в соответствующей клинике. А с этим у нас в Союзе некоторые проблемы. Но про это мы все узнали позднее. И, естественно, я не знал, что считаные часы спустя попаду под почти такой же крутой замес…
А пока, быстренько рассредоточив и замаскировав технику вдоль дороги, разместив ее среди домишек и деревьев и расставив по периметру нашего импровизированного «вагенбурга» посты, я наконец приказал всем отдыхать. Дежурить и следить за радиационной обстановкой добровольно вызвался начштаба Шестаков. Он, оказывается, умудрился поспать несколько часов во время марша (или врал, что поспал, но это было уже неважно, вариантов не
