наши наспех оборудованные в редком леске позиции упало не так уж много бомб, при довольно незначительных общих потерях. Лично у меня в батальоне не было ни одного прямого попадания в танки, а также убитых и раненых.
Авиации у НАТО после вчерашнего, похоже, осталось не так уж много, и летуны то ли стремились разнести наши ближние тылы и колонны снабжения, то ли предпочитали не тратить боезапас на плохо видимые цели.
Наверное, так оно и было, поскольку, к примеру, наш полк окапывался фактически в темноте и представление о переднем крае нашей обороны у супостата должны были быть самыми что ни на есть приблизительными. Хотя это нам, танкистам, сейчас окапываться просто: опустил отвал для самоокапывания – и шуруешь. А уж чего там накопала наша доблестная мотопехота – бог его знает. Но, помня вчерашние налеты и потери, зарыться должны были качественно, по полному профилю.
Во всяком случае, замаскировались наши «сапоги» серьезно, поскольку даже я через свою танковую оптику и бинокль их окопы толком не сумел рассмотреть и о том, что они здесь, мог судить практически только по радиопереговорам.
Уж чего только этим утром над нами не летало. При этом непосредственно на нас бомбы (в основном обычные, но было и несколько кассетных) высыпали три раза – сначала это были знакомые по вчерашнему дню «Старфайтеры» и «Альфы-Джет», а потом то же самое проделала девятка каких-то, судя по всему, довольно древних небольших истребителей-бомбардировщиков с длинными стреловидными крыльями. Большинство бомб легло «в молоко». А после этого над нами на малой высоте проскочило на восток несколько с трудом опознанных «F-111», но они явно прилетали не по нашу душу.
Надо сказать, что наша дивизионная ПВО стреляла хоть и не часто (явно стараясь не выдавать до поры до времени свои огневые позиции и не тратить боезапас), но метко и вполне результативно. Два или три попадания во вражеские самолеты я видел четко. Да и наши истребители каждый раз появлялись над полем боя, заставляя западников ретироваться. А это означало, что небо все-таки за нами, и это вселяло в бойцов некоторый оптимизм.
После того как авиация противника отработала, появились наши «МиГи» и «Сушки», которые несколькими косяками пронеслись в западном направлении. Я лично видел разрывы бомб где-то впереди нас (видимо, во вражеских боевых порядках, начертание которых мы, надо сказать, представляли смутно – то есть, конечно, знали по ночным донесениям разведки, что «впереди танки противника», и на этом все), а также как пара-тройка наших истребителей-бомбардировщиков были сбиты за вражескими позициями – самый ближний упал километрах в пяти от нас, за невысокими холмами, где среди редкого леса и кустарника и прятались те самые «танки противника». Холмы здесь, впрочем, были невысокие, но не скажу, что это меня радовало – на равнине прицельная дальность стрельбы всегда больше, а значит, выше и риск самому схлопотать болванку в уязвимое место и до срока покинуть этот мир. Чего мне лично очень не хотелось.
Когда самолеты наконец перестали реветь в небе, стало понятно, что вот оно, началось.
Я попытался запросить ротных о наших потерях, но не успел этого сделать. В радиоэфире возник «Сто третий», который голосом все еще исполнявшего обязанности комполка майора Качана велел всем заткнуться, эфир зря не засорять и работать по возможности только на прием, поскольку «впереди танки противника».
– Я четыреста десятый, вас понял, – ответил я.
Честно говоря, задолбали меня уже этими «танками противника», которые «впереди»…
Наши позиции расположились у подножия невысокого холма, слева от нас было шоссе в сторону западной границы ФРГ, дальше расходившееся влево, на Кельн и Бонн, и вправо – на Дортмунд и Эссен. Я с двумя танками (эти три «Т-72А» являли тот самый былинный «засадный полк за Вороньим камнем», который вроде бы когда-то обеспечил победу святому Александру Невскому) и бэтээром авианаводчика Тетявкина окопался в кустах на возвышении, а весь батальон разместился передо мной, сразу за мотострелками. Кроме этого рядом со мной замаскировалась на возвышенности батарея ПТУРов на БРДМах – еще один «крайний резерв».
Мой начштаба Шестаков со своей командной БМП и замполитом Угроватовым находились на правом фланге батальона. Первый батальон Мишки Каримова стоял справа от нас, блокируя то самое шоссе, второй батальон Вовы Журавлева окопался левее.
Получалось, что мой батальон находился практически «в центре диспозиции», куда обычно всегда наносится главный удар. Слева от нас должны были находиться подразделения 7-й гвардейской танковой дивизии, справа – 12-й гвардейской танковой. Позади – артиллерия и пэвэошники, а вот о подходе еще кого-то пока слышно не было. То есть достоверных данных о наличии позади частей нашей 3-й общевойсковой армии какого-то «второго эшелона» лично у меня пока не было, хотя о выдвижении вслед за нами частей остальных армий ГСВГ, в частности 20-й общевойсковой, сведения уже были. Это указывало на то, что пропасть нам, наверное, не дадут. Еще одна радость: справа река Рур, а слева – Фульда с захваченными нами мостами. То есть с флангов нас на этой слегка холмистой равнине так просто в случае чего не обойдешь. Все-таки на дворе не 1941 год…
Интересно, но, похоже, вокруг нас даже сейчас было полно гражданских немцев, которые двигались на запад всю ночь и неизбежно попали и под утренние авиаудары. Были видны десятки горящих и брошенных вдоль дороги легковушек. Что при этом стало с людьми, которые, видимо, и прямо сейчас прятались где-то по окрестным кустам, было лучше не думать и не видеть.
Я осмотрелся, но через триплексы ничего опасного пока не было видно.
В этот момент в наушниках зашуршал искаженный плохой аппаратурой и помехами голос майора Качана:
