Удивительно, но он ожидал худшего. Старая бродяжья песенка, мало приличествующая отцу-квестарю, но помогавшая коротать дороги, сейчас пригодилась вдвое. Раньше фратер Августин изредка удивлялся: что он нашел в немудрящем напеве? Ныне же, слыша за словами, знакомыми вдоль и поперек, тайную мелодию общей речи, цистерцианец всей душой чувствовал, как песенка вступает в беседу с зимой, непогодой, дождем, ветром… С его собственным телом. Повтор второй и четвертой строк в каждом куплете, ритмичный, слегка задыхающийся акцент на первом слоге – мерность шагов, защита от сырости. Просьба к хлопьям быстро тающего снега: расступитесь! минуйте! Укор грязи: зачем липнешь? отстань! Хлыст, обжигающий кожу: не замерзай! слышишь?!
Остальные строки, меняясь раз за разом, тоже содержали иной смысл, чем могло бы показаться случайному встречному.
Нити, думал монах. Нити. Пронизывающие все. Насквозь. Единая связь; единый язык всего со всем. Столп от земли до звезд, где любая пылинка знает отведенное ей место. Впору вспомнить Аристотеля: «Целое всегда больше своих составляющих частей!» Если знать: как стучать, чтобы открылось, как искать, чтобы обрести… Как говорить. Как молчать. Наверное, в этом кроется провал алхимиков, ищущих секрет Магистерия или увлеченных искусством спагирии.[38] Читая в трактате: «Сведи луну с небосклона и сотри ее пятна понтийской водой. Такова тайна опрокинутой луны. Преуспей в этом, и секреты искусства откроются тебе!» – каждый мастер понимал это по-своему, а точней, не понимал вовсе. Если же знать наверняка и бесспорно, что стоит в тени за неуклюжими словами человеков, которые, подобно малышу, путаются в собственных ногах, падая и слезно зовя маму…
Обитель выступила из пелены мокрым боком.
Вот и ворота.
– Кто там?
Фратер Августин не ожидал, что на стук колотушки откликнутся столь быстро. Обычно старик Леонард, отец-привратник, в дурную погоду дремал в караулке. Добудиться его было делом сложным: Леонард давным-давно оглох на левое ухо, а спать предпочитал, увы, на правом, слышащем.
– Кто там?!
И голос другой… Густой, властный, но слегка надтреснутый, словно порченый кувшин. Монах вздрогнул: мурашки бегут по телу. Этот голос – или очень похожий – он уже слышал.
На аудиенциях у короля-изувера, Фернандо Кастильского.
– Я это, брат! Я! Смиренный Августин, квестарь сей обители!
Криком монах (
Он почти успокоил себя.
Но в укромных закоулках рассудка еще корчился беглец-страх: ни у кого из братии не было такого голоса.
– Открываю, открываю…
Скрежет ключа в замке.
– Входи, брат…
Привратник действительно оказался незнакомым. От наброшенного капюшона на лицо падала густая тень, но и увиденного оказалось более чем достаточно, чтобы озноб вернулся. Лицо под стать голосу: впалые щеки, рот сжат в ниточку. Глаза посажены слишком близко к переносице. Фратер Августин с ужасом ощутил: спина начинает сгибаться в поклоне. Помимо воли хозяина, одной памятью о прошлой жизни фармациуса-отравителя.
Узкий рот дрогнул. Улыбнулся.
Ямочки на щеках.
– Да, я знаю… мне говорили. Так ты, брат мой, и есть знаменитый Августин? А я – фратер Гонорий, скромный инок ордена босых кармелитов. Тебя испугало мое лицо?
– Н-нет… н-не испугало…
