мои фантазии сводятся к игре в баскетбол. Иногда даже мечты должны соотноситься с реальностью.
Дело происходит на крошечной кухне. Отец занимает собой почти всё пространство. Так всегда происходит. Он всё подминает под себя. В его стакане звякает лёд. Отец закрывает покрасневшие глаза.
Он низко опустил голову, и над растрескавшейся пластиковой столешницей виднеется только стриженая макушка. Все мои воспоминания о нём собраны из осколков. Макушка, руки, ремень. Чтобы вспомнить его глаза или лицо, надо посмотреть на фотографию. (С мамой та же история. Правда, тогда мне надо было убедиться, что поблизости нет отца, прежде чем разглядывать её фото. Мама умерла от рака – участь, которая, возможно, ждала и меня, – и любое напоминание о ней, будь то фотография или я, портило отцу настроение.)
– Если это животное будет гадить в моём доме, я сам его усыплю.
Воображаемый Уэйд куда более сговорчивый, чем реальный. Половину тумаков, которые мне доставались, я честно заслужил. Правда, всего половину.
– Ты даже не будешь её замечать. Я клянусь.
Отец замирает, и мне кажется, будто он уснул. Но потом он начинает изрыгать проклятия. Не в мой адрес – просто так, в пространство. Он так сильно бьёт кулаком по столу, что из стакана выплескивается виски – хотя там оставалось на самом донышке. Он всё колотит и колотит по столу, но с каждым ударом бьёт всё слабее – как боксёр, который проигрывает раунд. Потом рука судорожно дёргается и замирает. Отец делает несколько глубоких прерывистых вдохов и начинает храпеть.
Иногда в своих фантазиях я забываю, кто есть кто. Вот я сижу, уронив голову на немытый стол, вдыхая запах виски, готовый вступить в схватку с несуществующим противником. Но это всё-таки моя галлюцинация – и я, сделав над собой усилие, снова становлюсь маленьким Уэйдом, который глядит на отцовскую макушку. Я вытираю остатки пойла, чтобы он с утра не принял их за собачью мочу. Пытаюсь представить, что я ухожу и оставляю его одного пускать слюни, но почему-то не могу выйти из кухни.
И никакой собаки. Её нигде нет. Тут слишком мало места.
Кто-то из нас утробно рыгает, и я вновь возвращаюсь на крышу. Мистер Пушистик мирно сопит у меня на
– Я сам его усыплю.
Учитывая, как устроен мир, усыпление может оказаться самым милосердным поступком. Если Пушистик и вправду монстр, то лучше, чем сейчас, ему уже не будет. Я приподнимаю его и шепчу:
– Пушистик, Пушистик, ты всё равно умрёшь – рано или поздно, так или иначе. Может быть, лучше покончить с тобой сейчас, пока мир не сокрушил тебя своей тяжёлой пятой?
Занятно, что этот вопрос не лишён смысла.
Щенок тихонько ворчит, словно похрапывает.
– Чёрт возьми! Кого я пытаюсь обмануть, мистер Пушистик? Я никогда не смог бы сделать тебе больно!
Я обнимаю его. Не сильно, слегка – просто чтобы дать понять, что я прошу прощения.
А говорил, что не привяжешься.
При чём тут это? Я просто извиняюсь. Галлюцинация сбила меня с толку, ясно? Я не собираюсь его брать себе. Отдам его Престон при первой же возможности. Вот смотри.
Я сажаю достопочтенного мистера П. к себе на плечо, делаю селфи (кажется, будто пёс специально влез в кадр, чтобы испортить фото) и нажимаю на кнопку «поделиться».
Спустя мгновение раздаётся звонок.
– Ты что, специально запостил это фото на «Пинтерест»?
Приятно слышать голос Эми.
– Новый телефон. Похоже, надо изменить настройки. Оно могло и в Твиттер попасть. Ты всё ещё в Куинсе?
– Ага. А ты где?
– На крыше в Верхнем Ист-Сайде. Отсюда отличный вид на магистраль ФДР и на самого милого щенка лабрадора на свете. Зовут его Пушистик. Для тебя – мистер Пушистик.
– Уэйд, никогда не давай собакам клички.
– Почему? Чтобы не привязываться?
– Нет, просто мистер Пушистик – на редкость дурацкое имя.
– Скажи это очаровательной маленькой девочке, которая мне его отдала.
– Маленькой девочке? Это что, одна из твоих субличностей?
– Нет, она настоящая. Ну, я так думаю. Надо брать с собой на задания камеру. Собираешься наорать на меня за беспорядок в Форест-Хилс?
