должно было отойти – потому как двое сыновей и место в гильдии пониже моего, вроде как ему нужнее, а у меня и приличный доход, и сын всего один, и тоже на хорошем счету в гильдии – того гляди станет мастером. Брат должен был делиться со мною малой частью дохода, и на этом все. А когда отчим умер, он откуда-то добыл прежнее завещание и выставил его как свидетельство.
– И вы решили судиться с братом? – не скрывая укоризны, уточнил Курт.
– Я б и не подумал, – возразил гигант горячо, – не думайте, что мне денег жалко стало или еще что… Я и не стал бы! Но этот дурак же удумал рыночное местечко передать в полное владение сыну с молодой женой, той самой девицей. Да отчим бы в гробу перевернулся, если б узнал, что все то, на что он годы и труды тратил, досталось какой-то, Господи прости, прошмандовке! Я и решил – нет уж, отсужу себе обратно, а сын у брата все-таки не совсем уж скорбен головой, рано или поздно одумается, увидит, что ему за тварюка досталась в невесты… Вот тогда уж мирно, по-семейному, и решим, как с этой лавчонкой быть. А мирно – вон оно как… Не вышло.
– Ваш брат убил свидетельницу.
– Да, – тяжело выговорил гигант, вздохом едва не сдув Ульмера с табурета. – Так вот оно… У отчима женщина была на примете – вдова, одинокая, благочестивая и умная женщина, в возрасте с ним тоже одном… Решили пожениться – чтобы последние дни не коротать в одиночестве; оно все ж легче так, с родным человеком. Но не успели, отчим слег и… Ясно стало, что не до свадеб ему уже. Но она к нему в дом приходила, навещала, присматривала, как могла. И когда он переписывал завещание – она оказалась свидетельницей. На подписании присутствовали эта женщина, судья Юниус и нотариус. И вот вскоре после смерти отчима погиб нотариус…
– Просто-таки проклятая лавка какая-то, – заметил Курт. – На таком количестве смертей не всякое темное капище строилось.
– Что вы, майстер инквизитор, брат тут никоим образом не замешан! – как-то совершенно по-женски всплеснул руками гигант. – Он, конечно, грех на душу взял, душегубство совершил, но лишь одно; канцлер[21] по собственной вине погиб. Шел вечером домой, сильно подвыпивши, и с мостика-то в воду того… опрокинулся. Кто поблизости был, выловили его, попытались откачать, но где там… Пока был в бессознании – наглотался воды и преставился. Так вот и остались из свидетелей только судья да та женщина. И вот когда я явился с новым завещанием, судья заявил, что впервые его видит, а свидетельница лжет. Не то чтоб ему сразу поверили, хотя и было его слово против слова какой-то старой вдовы; нет, назначили еще одно слушание, чтобы во всем разобраться… А дальше – все как в протоколе записано: сперва судья Юниус ей угрожал, потом она пошла к моему брату, чтобы устыдить нечестивца, и там-то он ей в обед отравы и подсыпал. Официум начал расследование и… Вот, – уныло развел руками Клотц. – Оказалось, что и брат мой виновен, и его супруга была в курсе задуманного, и оба сына – все они на семейном совете одобрили убить славную женщину за место на рынке… Я тогда пожалел уже, что начал это дело; не хватайся я так за эту и впрямь проклятую лавчонку – не подтолкнул бы брата ко греху.
– Я уже вам говорил, Вилли, – вмешался доселе молчавший Ульмер, – всякий сам отвечает за себя. И в грехах вашего брата вам себя винить не должно.
– Все ж родная кровь, – снова вздохнул хозяин дома. – И кто ж знал, что оно так обернется…
– Вот именно, – наставительно произнес молодой инквизитор. – Никто не мог знать, а уж вы – тем паче. Потому перестаньте уже казнить себя. За собственную душу он и должен держать ответ сам; уже ответил перед людьми, а после – и перед Господом.
Клотц понуро кивнул, опустив глаза и пробормотав что-то неразборчивое; Курт расслышал печальное «но всё равно…» и кашлянул, привлекая к себе внимание.
– Все то же самое вы рассказали и inspector’у? – спросил он, когда хозяин снова поднял к нему взгляд. – Он заходил к вам и интересовался подробностями дела. Вы рассказали ему то же, что и мне сейчас?
– Да, майстер инквизитор; только он спросил еще, что случилось с дочкой судьи и кто из магистратских занимался его делом.
– И что с дочкой?
– Так удавилась бедняжка. Она ведь до последнего полагала, что отца оговорили, что он ни в чем не виновен, а уж когда все разъяснилось, когда он сознался, когда соучастника нашли… Ее никто не доводил, – поспешно уточнил Клотц. – Не подумайте, майстер инквизитор. Никто ей не тыкал в глаза отцом-преступником, напротив – жалели, соболезновали, спрашивали, не надо ли помочь чем; она ведь со смертью отца совсем одна осталась, без средств к существованию… Но она ни с кем не общалась, всех сторонилась; а в день, как судью казнили, – возвратилась домой и…
– Кто ее обнаружил?
– Соседка. К вечеру решила навестить ее, посмотреть, как она там, узнать, не надо ли чего… Ну, и вот. Я это тоже рассказывал уже вашему предшественнику, майстер инквизитор. Мне кажется, он решил, что убили ее; только никому это было не нужно и не выгодно – наследников нет, дом городу отошел, да и все видели, в каком она подавленном состоянии. И дверь была заперта: соседка звала мужа, чтобы ее сломать, – потому как вечер уже, а в окнах света нет и тишина, и на стук никто не отзывался… Вам теперь сказать, кто из магистратских вел расследование?
– Все те, кто есть в протоколе? – спросил Курт, обратясь к Ульмеру, и когда тот молча кивнул, отмахнулся: – Не надо. Лучше скажите, что это за девица, на которой намеревался жениться ваш двоюродный племянник, и где мне ее найти.
– Девица? – растерянно переспросил Клотц, переглянувшись с молодым инквизитором. – А… девица-то вам к чему? Простите, – спохватился он тут же, – то есть, я хотел сказать, что она-то тут вообще ни при чем, я не собирался вас поучать…
