младенцев живьем не жрал! Вот уж с кем с кем, а с этим-то типом Арцыбашеву знакомиться никак не хотелось… и слава богу, того в столице не было, то ли в Александровской слободе ошивался, стервец, выискивая крамолу, то ли воевал где-то в Ливонии во исполнение воли государя.
– Герцог Вольдемар Старицкий, насколько я знаю, год назад был казнен по приказу кесаря по обвинению в заговоре, – охотно пояснил Петер, собиравший по Кремлю все сплетни. – Говорят, он подбил царского повара отравить государя, о чем стало тот час же известно двум важным вельможам – Василию Грязному и Григорию Скуратову. Повар во всем сознался под пыткой, а герцог Старицкий, как я уже сказал, был казнен. С супругой и старшей дочерью. Самому герцогу дали яд, о женщинах же все говорят разное. Здесь, при дворе, мой государь, есть один немец, опричник. Зовут его Генрих, Генрих Штаден, так вот он как-то вскользь говорил, будто герцогиню и дочь ее велели раздеть донага и расстреляли из аркебуз! А кто-то говорит, будто не из аркебуз, а из луков. Иные же полагают, что не расстреляли, а…
– Ну, ладно, ладно, хватит, – поморщившись, Леонид перебил не в меру словоохотливого слугу.
О князе Владимире Старицком он и сам знал кое-что. Как и то, что вина его состояла лишь в том, что он являлся возможным кандидатом на престол… Как теперь и он сам, королевич! Ведь, ежели женится на княжне Евфимии Старицкой, то тогда по всем законам феодального права… Эх! Не срубили бы голову… Вот о чем думать надо, а не о короне российской!
– После смерти герцога остались две дочери, майи герр, – продолжал Петер. – Старшая – Евфимия, с которой мы… то есть вы… сегодня обедаем, и младшая, Мария, ей сейчас лет десять или пятнадцать, или что-то около того. Говорят, весьма разбитная и вольных нравов девица. Ведет себя как мальчик – из лука белок бьет, по деревьям лазает, в бояр камнями кидается. Ей все разрешают – сирота. И по женской линии ближайшая родственница государя. Как и старшая ее сестра, герцогиня Евфимия.
– Ну, надеюсь, моя невеста Евфимия все же не такая оторва, – Арцыбашев хмыкнул в рукав. – А впрочем, нынче вечером поглядим. Да! Петер, мальчик мой, ты за амбаром-то посматриваешь?
– Посматриваю, майи герр. Все по-прежнему – два новых замка и стражник.
– Это плохо, – кисло улыбнулся Леонид. – Ты разузнай-ка, нет ли к тому амбару каких ходов подземных.
Хоромы конюшего боярина – между прочим, будущего царя! – Бориса Годунова, в отличие от обиталищ многих московских бояр, вовсе не показались Арыбашеву какими-то вычурными или особо богатыми. Вернее, богатство-то, конечно, имелось – только умный вельможа не выставлял его напоказ. Несколько соединенных крытыми переходами просторных горниц на высоких срубных клетях, да, как полагается, терема. Ну, конечно, высокий забор, псы цепные. На просторном, с дивным яблоневым садом, дворе вольготно располагались избы поменьше – для дворовых крестьян – и многочисленные хозяйственные постройки – хлевы, конюшни, птичники, сараи с амбарами.
Горница, насколько помнил Арцыбашев, всегда рубилась-строилась на срубе-подклети, в горнице имелась печь, обычно покрытая изразцами и служившая не для приготовления пищи, а исключительно для тепла. Самая высокая постройка в хоромах – хозяйская крепость, этакий деревянный донжон! – называлась повалушей, от повалов – выпусков бревен верхнего этажа. Иногда еще повалушу именовали светлицей. Двух- и трехэтажные срубы соединялись меж собой сенями – пожалуй, самыми светлыми помещениями в хоромах, с большими слюдяными – или даже стеклянными! – окнами, безо всяких печей. Как раз в сенях-то летом и устраивались пиры. Вот как сейчас.
Хозяин, конюший боярин и царский спальник Борис Годунов – красивый осанистый мужчина с темной бородой и приветливым взглядом – одетый в парчовый – больно глазам! – кафтан и накинутую поверх него шелковую светло-голубую ферязь с длинными, откинутыми назад рукавами, лично встречал именитого гостя. Правда, не во дворе, у ворот – так царя только встречают! – а на крыльце, но и с того ливонскому королевичу было много чести, о чем поспешно растолковал толмач – один их тех пройдошистых немцев, Краузе.
Рядом с боярином стояла его молодая супруга, дочь кровавого палача Малюты. Милое девичье лицо, волосы по обычаю спрятаны под щедро усыпанным жемчугами убрусом. Наверное, красивая – сейчас, под слоем белил да румян, не определишь.
Щурясь от солнца, королевич поднялся на крыльцо, расцеловался с хозяином и хозяйкой.
– Прошу, прошу, дорогой гостюшка, – Годунов добродушно указал рукой на сени. – Ужо пообедаем. Что Господь послал – то и есть…
Господь послал боярину немало. От обилия драгоценной посуды и пищи у Арцыбашева разбегались глаза. Единственное, что он для себя отметил – был огромный осетр, жаренный с яблоками и приправами. Ну, и конечно, вино, и даже водка – золотую чарку гостю понесли сразу.
– Ах, хороша, – забывшись, по-русски прокомментировал Лёня. – Сразу видно – не паленая какая-нибудь. Ключница водку делала?
– Она, – Годунов улыбнулся гостю, словно лучшему другу. – А Щелкалов, Андрей Яковлевич, думный государев дьяк, однако же не солгал. Ты, Арцымагнус Крестьянович, зело нашу речь ведаешь. И когда только успел?
– У себя еще выучил, дома, – поспешно оправдался фальшивый ливонец. – В Таллине… тьфу… на Сааремаа… в Ливонии, в общем.
– Молодец, – Борис одобрительно улыбнулся и усадил гостя по правую от себя руку. – А тут вот, рядом, посейчас и суженая твоя сядет, Евфимия Владимировна.
Какая-то еле уловимая гримаса вдруг исказила на миг холеное лицо царедворца. Что думал он в этот момент? Виделся ли ему казненный по облыжному доносу князь? Или расстреливаемые опричниками женщины? Бог весть. Может, и виделось. А может, и нет. Судя по дальнейшей феерической карьере, нервы у Бориса Федоровича были очень даже крепкие.
