воров да татей, хватает. Да и на Москве таких в избытке! Особенно вот здесь, к западу от Кремля, вдоль Звенигородской улицы. Пустоватое местечко. Курные избенки, кабаки, сырые, прорезанные многочисленными оврагами луга, где сам черт ногу сломит. Так вот райончик и прозвали – Чертолье, а протекавший в самом глубоком овраге ручей – Черторыем. Там, вдалеке, на фоне желтевших деревьев, виднелись стоги, заботливо укрытые рогожками, за стогами чернели заборы и избы. Вообще заборы в Москве были везде. Да и во всех городах – тоже. Не любили чужих, опасались, отгораживались – заборами, частоколами, оградами. Воротами дубовыми – не из всякой пушки прошибешь! Дворней-сторожей зоркою. Псами цепными. А пройди-ко, тать, проберись! Мигом дубиной по башке получишь. Или псинище загрызет насмерть. Иные бояре на подворьях своих и медведей держали. Неуютно в Москве, неласково, от торговой (Красной) площади лучше далеко не ходить. Впрочем, Магнус по Москве шляться и не собирался, все, что ему нужно – в Кремле находилось, в подвале близ Тайницкой башни. Затем он в столицу и явился, испросив приглашение у царя. А как же! С вновь нареченной невестой нужно ж повидаться! Смотрины устроить, или как там… помолвку, да!
Иван Васильевич встретил заморского визитера милостиво. Не сразу, конечно – помурыжил дня три в гостевых хоромах – но принял. В палаты царские, к самому трону, допустил да первым делом укорил Ревелем. Мол, почему не взяли до сих пор? Сам спросил – сам и ответил: воевод не тех прислал, все дело, собаки, испортили. Да еще немцы эти, Таубе и Крузе, много чего плохого наворотили… потому и сбежали, сволочи, к польскому королю. Ничего! Достанем их еще, и тогда…
Выглядел государь, надо сказать, плохо. Весь какой-то сгорбленный, сутулый. Лицо исхудавшее, смуглое. Высокий, с большими залысинами, лоб морщинами изборожден, руки дрожат. Старик. Как есть старик. А ведь всего-то – сорокалетний мужчина! Возраст – самый расцвет. Доконали, доконали Ивана Васильевича интриги боярские, бесконечные войны, тот же крымский хан… Не знает, что и делать. То ли со шведами мириться да пойти на Крым… то ли – наоборот. Опричники еще эти… Не уберегли от хана столицу, не уберегли. Разогнать их ко всем чертям, коли мышей не ловят!
Правда, кое-что все ж государеву душу грело. И душевное письмо от Елизаветы, королевы английской, купцами заморскими переданное, и визит тайный посланников из Речи Посполитой. Многие литвины тамошние, несмотря на все поношения собаки-предателя Курбского, желали бы видеть на королевском троне не кого-нибудь, а лично Ивана Васильевича. Нынешний король, Сигизмунд-Август, дряхл уже был, а королей в Речи выбирали. Кто-то даже французского принца Генриха Анжуйского предложил… кто-то австрийского кесаря… кто – венгерского короля, властителя Семиградья, Стефана… Кто кого. А православные литовские магнаты – Ивана Грозного. Чем государь нехорош? Живо шляхту укоротит, а то сладу с ней нет никакого. Да и не все католикам править, хоть и одно государство, а все же Литва не Польша – православных много.
Хвастал Иван Васильевич, в подробностях все королю рассказывал и ликом все больше светлел. Не так все и плохо, оказывается! Бояр лихих перебил, не всех, правда, ну да ничего, и до всех прочих воров скоро руки дойдут… война ливонская как-то идет вяло – ну, так к тому лету дела поправим, войско пошлем!
– Григорья Лукьяныча к тебе пришлю, – обещал царь. – Скуратова-Бельского. Воин знатный и предан мне, аки пес. Таких теперь мало.
При этих словах Арцыбашева передернуло – вот только ему Малюты Скуратова, известного палача, для полного счастья и не хватало!
– Не надо Скуратова, государь. И без него обойдемся – чай под мою руку волость за волостью переходят. Порядка хотят, довольства.
– Порядка все хотят, – усмехнулся царь. – Что про Польшу скажешь? Могут там за меня на трон выкрикнуть?
Магнус подумал чуть:
– Литвины – да.
– А окромя литвинов?
– Окромя литвинов, еще лифляндские да курляндские города, – твердо отозвался король. – Бывшие орденские. Ныне Польша, Речь, ими владеет. Они, государь, в лютеранство давно подались, полякам то как кость в горле.
– Так и мне лютерова ересь не по нраву! – разволновался государь, аж посохом по полу пристукнул.
Магнус светски повел плечом:
– Ах, Иван Васильевич, оставьте! По нраву, не по нраву… а в городах тех денег больше, чем во всем королевстве польском. А ну как они за тебя всей силой своей денежной встанут? Капитал, бюргеров, недооценивать никак нельзя – союзник мощный.
– Торговые мужики?! – царь нахмурился. – Ах, Арцымагнус, друже – ты мне посейчас те же песни, что и королева аглицкая, поешь.
– Так верно же, государь! Деньги, они…
– Нет! И без торговых мужиков обойдемся, – твердо сжав губы, отрезал царь. – С ними якшаться – чести урон. Ты – да, ты можешь… Только кто ты, а кто я? Ла-адно, не обижайся. Сегодня давай-ко на пир. Невестушку свою, Машу Старицкую, посмотришь. Поди, не помнишь ее? Расцвела, расцвела девка, заневестилась, хоть и мала еще. Дам за ней землицы у Волхова-реки и еще – в Карелии. Владей, не жалко!
На устроенном по велению царя пиру все шло как обычно. Иван Васильевич, как водится, запоздал, без него не начинали – боялись. Посмели бы! Сидели за столом по чину, и кое-где уже начали было драться из-за места (ближе-то к царю – почетней). Дралась какая-то мелочь из приглашенных на пир думных дворян. Осанистые родовитые бояре, ради пущей важности парившиеся летом в собольих, крытых парчой да бархатом, шубах, места свои знали твердо. Раз не в опале – так на своем месте и сиди. А коли приблизит государь, дело какое важное поручит – тогда и передвинуться можно, кой-кого с соизволенья царского потеснить.
