польского астронома Коперника и втихаря, без разрешения наследников, переиздал знаменитый труд австрийского посланника Герберштейна «Записки о Московии». В общем, работы хватало.
– Федор! Эй, Федор, – выглянув в печатный зал, где уже вовсю шла работа, громко позвал Силантий. – А ну, подойди-ка, ага.
Правая рука Печатника, шестнадцатилетний Федор, темноглазый смуглый и худой, войдя, тряхнул длинной темной шевелюрой:
– Звали, Силантий Андреевич?
– Да уж, звал, – Силантий с неудовольствием покривил губы. – Кто-то мне обещал чертеж землицы Ливонской закончить, а?
– Так закончим же, – непонимающе моргнул юноша. – К пятнице ведь обещались, а нынче только среда.
Поверх скромного, как и подобает работнику, темного кафтана Федора был накинут суконный фартук, который парнишка все время теребил за подол, как всегда и делал, когда волновался. Движения эти не ускользнули от внимательного взгляда Печатника:
– Среда, говоришь? А что тогда неспокоен так?
– Парни еще не вернулись, – признался молодой человек, – Егорка с Левкою. Послал их дороги к замкам перечертить. Вчера еще послал – так до сих пор нету. Вот и маюсь. Младые ведь совсем отроки, мало ли что?
– Да не пропадут, чай, – Силантий отмахнулся и снова погладил бороду. – Разбойных людишек нынче тут нету. Да и бароны не забалуют, королевских пушек боятся.
– Одначе парней-то нет, – резонно возразил Федор. – Я б, господине, с разрешенья твоего, съездил бы, поискал.
– Ну, поищи, коли сердце мается, – несмотря ни на что, герр Печатник все же был человеком добрым, чем многие нахально пользовались. Впрочем, Федор как раз таки не входил в число этих «многих».
– Лошадь мою возьми, отроче. На усадьбу загляни, у Лизхен спросишь.
Лизхен была законная супруга Силантия, светло-рыжая немецкая вдовушка с круглым лицом и необъятной грудью. Мужа своего она слушалась и почитала беспрекословно, правда, нрав имела смешливый и смеялась буквально надо всем. Вот и, отдавая Федору лошадь, не удержалась:
– Ты, верно, к девкам собрался, а, Теодор?
– Да нет же! Друзей поискать.
– Про друзей обычно в корчмах спрашивают да на постоялых дворах. Там, небось, где-нибудь и спят, пьяненькие.
Послушав смешливицу, юноша именно с корчмы и начал. Завернув во двор, привязал у коновязи лошадь да сразу и зацепился языком с корчемными служками. Те, кстати, отроков мелких видели.
– Волосами светлые, важные? Один в смешной такой шапке?
– Да-да, это они и есть!
Парней видали и на постоялом дворе на самой окраине городка, и на той дороге, что вела мимо старого дуба к замку риттера Герлаха фон Нейе, и дальше – мимо орешника – к усадьбе Оффы фон Риппертропа, а уж от его земель, через кленовую рощицу – к замку барона фон дер Гольца. Везде парочку отроков видели! И пастухи, и торговцы мелкие и всякие прочие крестьяне.
Видеть-то видели, да не видали, куда ж эти парни делись! Впрочем, один дедок вспомнил. К Марте Кособокой они зашли. Видать, за любовным зельем. К Марте за этим зельем кто только не шляется! Из самой Нарвы да из Дерпта приезжают.
– А где эта Марта живет-то, уважаемый герр?
– А во-он за теми дубками ее хутор. По тропинке иди, не заплутаешь.
Кособокая Марта оказалась вовсе не злющей деревенской ведьмою, а вполне себе симпатичной женщиной, правда, уже далеко не молодой, лет тридцати с лишним. Пышная юбка, распахнутая вязаная кофта, и грудь, утесами вздымающая белую вышитую сорочку. Увидев незваного гостя, Марта бросила вилы и подошла к забору, не выказывая никакого удивления:
– Отроков ищешь? Парней? Ну, пошли тогда.
Шла она – да, прихрамывая. От того, верно, кособокой и прозвали. А так – женщина видная!
– Эти? – распахнув двери пилевни, хозяйка хутора кивнула на спящих на соломе парней – Егорку и Левку!
Федор обрадовался:
– Ну, слава Господу, живы. Эй, поднимайтеся, сони! На работу пора.
– Напрасно стараешься, – скосив глаза, хмыкнула Марта. – К вечеру только проснутся.
– Почему к вечеру?
– Так зельем опоены. Я и опоила, ага… Да ты глазищами-то не сверкай и за нож не хватайся! Не на смерть же опоила, а так… Попросили, вот и опоила. Чтоб поболтливей были, пооткровеннее.
– Кто попросил?
Хуторянка окинула юношу томным взглядом и вдруг улыбнулась: