На этом внятная и разборчивая часть записок заканчивалась. Следующие три листа были исчерчены плавными загогулинами, словно полковник вдруг разом разучился писать, но продолжал излагать мысли на бумагу, в бреду принимая эти загогулины за буквы и слова… Ближе к концу третьего листа загогулины становились все мельче и мельче, и заканчивались одной длинной тонкой линией, резко уехавшей в самый низ листа и оборвавшейся там. И там же, внизу, была четкая приписка – уже другой рукой, но тем не менее тоже смутно знакомой:
«Файл Х-3-0019».
Добрынин отложил рукопись и вытер вспотевшее от напряжения лицо. Вот оно. Вот над чем так сосредоточенно думал в тот день Родионыч! «…Я полковника нашего ни разу таким еще не видал. Говорит, говорит – и умолкнет на полуслове. Или на вопросы невпопад отвечает, видно – думает о чем-то своем, и крепко думает. Глаза словно внутрь повернуты. И какая-то прямо даже тоска во взгляде порой проскальзывает – прямо жуть берет! По всему видать – новости сегодня будут горячие…» – вновь всплыли в памяти слова Германа. Данил зажмурился, до боли сжав голову ладонями… Вот что он решал на самом деле! Не о предательстве думал! Думал: сказать людям, что Убежище под колпаком – или нет… Знал, что нельзя говорить! Это верно. Сказать – это все, конец. Это значит – волю к сопротивлению сломить. Мало кто тягаться будет, если знает, что противник сильнее… в десятки раз сильнее! Для этого характер бойцовский должен быть – а у многих ли он? У сталкеров разве что, да может у десятка мужиков, кто партизанил изредка по поверхности… А больше и все. И сдали бы Убежище за милую душу! Большинством голосов… А может еще и передрались друг с другом за право первым ключи от Убежища врагу вынести. Кому охота зря подыхать?
Родионов уже тогда знал, что Паук вернулся. И знал, что он с Убежищем и людьми сделает. Тяжела ноша, когда ты один
Но что же стало с ним дальше?.. Догадка, поразившая его вдруг, была слишком жуткой и фантастичной, но чем больше Данил думал – тем все правдоподобнее она становилась…
Отбросив листки в сторону, он сунулся в планшет, лихорадочно шерстя одно отделение за другим в поисках хоть чего-нибудь еще, что могло подтвердить его догадку!.. Основное отделение – пусто… Место под карту – пусто… Малое отделение – пусто!.. И только в маленьком кармашке в верхнем клапане он нашел наконец то, что искал.
Это была фотография. Фотография маленького мальчика с надписью на обороте: «Сережа Родионов, 6 лет». А на фотографии – тот самый мальчуган, что встретился им с Сашкой в детском саду.
Это был полковник Сергей Петрович Родионов.
Фотография выскользнула из его пальцев – но Данил не обратил на это ни малейшего внимания. ОЗК полковника, его пулемет, рюкзак и этот вот самый планшет – все это видел Нибумов в открывшемся ему окне. А еще – Клякса, ползающего по комнате… И ту, самую первую встречу с Кляксом, Данил запомнил слишком хорошо. Что сказал тот жуткий пацаненок? «Проводите меня домой. Домой мне надо. В Убежище…»
А еще… А еще – окно в малый бомбарь. И люди в нем, мечущиеся в безумном ужасе. И Клякс, стоящий посреди и убивающий этих людей. Зачем? Да вот же он ответ, в записях. Полковник четко осознавал, что без соляры из бомбаря Убежищу не продержаться. Да и многие тогда тоже это понимали. Полковник знал – и спустя много лет Клякс решил проблему.
Полковник Родионов не был предателем. У него была Цель. Такая цель, что ради нее можно простить и жертву Убежищем. Что значит Убежище – тем более окруженное и почти побежденное – по сравнению с этой Целью?.. Как бы то ни было, полковник выполнил свою задачу. Ведь именно он теперь стоял на страже «Периметра». Это он все эти годы обитал внутри, пугая страшным хохотом и начисто отбивая у сталкеров желание пройти на Сазань-гору. И это он теперь не давал Братству попасть внутрь.
Полковник Родионов стал Хранителем.
Довольно долго Добрынин сидел в полной прострации. В голове лишь тоненько-тоненько свистел легкий сквознячок и царила оглушительнейшая пустота. Есть какой-то предел. Всегда есть предел человеческому пониманию, человеческому удивлению. До которого ты еще вроде бы размышляешь, обдумываешь, поражаешься, пытаешься свести концы с концами, найти разумное и логическое объяснение, рациональное зерно… А после, когда этот предел пройден, когда уже сделан шаг за черту – ты просто принимаешь к сведению очередную порцию информации, но уже не реагируешь.
У Добрынина этот момент настал. Вокруг него разом закрутилось столько событий, приоткрылось столько загадок, что он просто не знал, как реагировать.
