– А пацан? Клетчатый? Он какой?
– Кажется, ему все было интересно. Он нисколько не боялся. Как будто в компьютерную игрушку играл. А почему вы спрашиваете?
Дмитрий посмотрел вниз. Люди, спеша, проходили атриум и старались не задерживаться. К стойке кофейни подошел респектабельный седовласый джентльмен – не поворачивался язык назвать его просто стариком – и что-то заказал. Скучающие официанты и бариста вяло стали исполнять заказ. Они все еще были под действием заклинания. Джентльмен огляделся в явной озабоченности – чары действовали и на него, – однако все же скрылся за живой изгородью, где располагались столики.
– Я был не прав, – сказал Дреер. – В смысле, когда думал, что кто-то из ушедших охотится за Маугли, чтобы воплотиться. Но Александр хорошо сказал – они и так прекрасно здесь разгуливают.
– Тогда кто это?
– Сумрак, ты должна помнить, впитывает человеческие эмоции. Где-то я читал, что изначальных, аутентичных эмоций на самом деле мало. Все сложные, вроде вины или стыда, называются рэкетными. Аутентичных всего четыре. Может, конечно, и больше, но в той книге было написано именно так. Это страх, радость, горе и гнев. Они присущи и животным. Самый базовый, биологический эмоциональный фон, который у нас есть. Сумрак же не только забирает эмоции, он все время с ними что-то делает. В нем всегда что-то трансформируется, идеальное переходит в материальное – вспомни наших оборотней из интерната, какие они здоровенные, когда перекинутся.
– Да уж!.. – Анна увела глаза в сторону, и Дмитрий был готов поспорить, что сейчас она вспоминала Гошу Буреева и других своих школьных друзей.
Но словесник не позволил ей долго предаваться ностальгии.
– А что, если Сумрак сотворил живое воплощение каждой такой изначальной эмоции? Креатуры. Он мог придать каждой облик ушедшего Иного, самого подходящего по душевному складу. Жил-был, к примеру, Темный в Средние века, заядлый мизантроп – у них такие через одного попадаются. В Сумрак первый раз вошел в приступе меланхолии – вот тебе и образ.
– Я, кажется, поняла, – сказала Анна. – Печальный рыцарь – это Горе…
– Угу. Горе-Злосчастие. Недаром про него еще в старину писали. Может, уже тогда он и приходил.
– Женщина, получается, – Радость.
– Похоже. Не иначе, ведьмой была. Недаром растениями управляет. Близость к природе никуда не денешь.
– Все-таки не сходится… Мальчик тогда должен был быть Гневом или Страхом. А он же другой.
– Не скажи, как раз может сойтись. Даже самое что ни на есть аутентичное чувство имеет оттенки. Бывает острое горе – хм, острое, как заточенные листья, – а бывает и светлая, вдохновенная грусть. «Люблю я пышное природы увяданье…» То же самое с гневом. Убийственная ярость – лишь один полюс. А на другом полюсе, к примеру, любопытство. Вспомни, как ты злилась в школе, когда у тебя что-то не получалось. Я однажды раскритиковал твое стихотворение, а ты только брови свела и губу прикусила. Там ведь не горе было, отнюдь! Наверняка прикидывала, как придешь к себе в комнату, возьмешь краски и нарисуешь меня в виде жабы. Загадаешь желание, как джинн, а я припрыгаю выквакивать прощение.
– Не в жабу, – возразила Анна. – В мышь хотела. В серую.
– А началось вовсе не со злости, а с интереса к стихам. Хорошо все-таки, что ты отходчивая.
– Не отходчивая, – улыбнулась Анна. – Просто побоялась, что краски отберут и бумагу. Я тогда уже мечтала свою Тень отдельную нарисовать…
Дреер вдруг заметил, что рука Анны на перилах приблизилась к его протезу.
– Ч-черт… – прошипел Дмитрий.
Девушка посмотрела на него удивленно.
– Они где-то близко, – словесник понизил голос, будто в наполненном вялым гомоном огромном помещении кто-то мог его расслышать. – Они все время нас вели, только почему-то не напали.
Дреер не входил в Сумрак и даже не смотрел через него. Зато всегда носил с собой вот эту магомеханическую руку, которая подзаряжалась Силой автономно.
Анна привлекла к себе Маугли, а сама пододвинулась к Дмитрию, прижалась к плечу. Протез тот убрал подальше от девушки, а сейчас, почувствовав ее прикосновение, испытал вдруг что-то непонятное.
«Сердце екнуло», – подсказал внутренний словесник.
«Какие это эмоции – аутентичные или рэкетные?» – поинтересовался внутренний психолог-любитель.
«Двадцать четыре года – это не четырнадцать», – констатировал внутренний математик.
Дмитрий мысленно заткнул всех троих и заставил себя произнести:
– Сначала всегда появлялся тот из них, кого мы не знаем в лицо. Рыцарь Печального Образа, потом мальчик, затем женщина. Следующим должен быть четвертый. Последняя креатура.
– Страх, – выдохнула Анна.
– Печаль – это Осень. Вот почему их все же четверо. На каждое время года. Мальчик – самый юный. Скорее всего Весна. Буйные порывы, солнце,
