Джеймс сразу узнал цитату из Десятой песни «Рая» в «Божественной комедии» Данте. Он помнил, что речь о душе, которая из мук и заточенья перешла в царство мира. Слова и впрямь подходили к Алисе, мучившейся болями всю жизнь. Она ждала смерти как избавления, хотя – и это Джеймс знал лучше кого бы то ни было из родных – боль и желание умереть почти до последнего скрашивались Алисиным едким юмором и привычкой всех передразнивать. Когда Уильям опубликовал ее дневник (только для членов семьи), Генри был поражен тем, кто и как там высмеивается. Предупреди его Уильям о своей затее, Генри тщательно отредактировал бы дневник сестры, вычистил все оскорбительное для живых (и для недавно умерших). Однако, возможно, старший брат был прав… быть может, Алису редактировать нельзя.
В одной руке Джеймс держал изысканную табакерку со щепоткой Алисиного праха, похищенной из крематория в Англии, в другой – совок, купленный в магазине скобяных товаров неподалеку от бывшего фамильного дома на Болтон-стрит. Впрочем, Джеймс сдержал данное себе обещание не глядеть на опустевший дом. Точно так же он сознательно обошел стороной внушительный особняк, принадлежащий Уильяму и
Джеймс не мог избавиться от чувства, что обманул сестру. Замысел был вполне честный: пусть кто-нибудь из братьев (в данном случае он), а не мисс Катарина Лоринг развеет Алисин прах там, где она была поистине счастлива. Джеймс не сумел отыскать такое место – вернее, такое, где счастье не определялось бы «бостонским браком» с мисс Лоринг, как в обоих ньюпортских домах. Он понимал, что запоздалая ревность глупа и эгоистична. И ведь при жизни Алисы он ничего подобного не испытывал – только радовался, что хоть в чьем-то обществе сестра улыбается и даже смеется. Однако потом, когда Катарина Лоринг единолично отвезла урну на эту священную землю, на кладбище
Однако в конечном счете он признал свое поражение. В Алисе Джеймс всегда была некая особая
Убедившись, что никто его не видит, он встал на колени и выкопал могилку для табакерки. Эту вещицу подарил ему в конце семидесятых Ричард Монктон Милнс, лорд Гаутон, друг Генри Джеймса-старшего. Отец описывал Гаутона как энергичного весельчака, Генри Адамс рассказывал молодому Джеймсу, что Гаутон – «первый остроумец Лондона» и «многих, очень многих вывел в люди», однако ко времени знакомства с Генри-младшим лорду было уже под семьдесят и он приманивал знаменитых художников и писателей на свои завтраки и обеды, словно экзотических бабочек.
Табакерка, которая Джеймсу была решительно не нужна, разве что как предмет искусства, была сделана из лучшей слоновой кости и украшена резьбой: крохотными андрогинными фигурами в струящихся одеждах. Похожие на ангелов или святых с полотна семнадцатого века, они придавали коробочке нечто сакральное, многократно усиленное тем, что теперь в ней хранился прах его обожаемой сестры.
Джеймс положил табакерку в узкую, но глубокую ямку и, засыпая ее землей, вспомнил обед у лорда Гаутона, где среди гостей были Теннисон, Гладстон и доктор Генрих Шлиман, тот самый, что нашел и раскопал Трою.
Засыпав собственный раскоп, Генри встал, ощутив резкую боль во всегда ноющей спине, и отряхнул колени. Сейчас следовало бы коротко помолиться, однако сердце не лежало к молитве. Он уже простился с Алисой. Отец и мать скончались в его отсутствие, но, по крайней мере, ему удалось быть подле Алисы все последние месяцы ее умирания. Чтобы завершить церемониальный долг. Джеймс последний раз глянул на урну.
В кебе, ждавшем у входа на кладбище, Джеймс понял, что пора принимать решение. Разумный и здравый путь был один – поезд в Нью-Йорк, на который у Джеймса был билет в вагон первого класса, отходил от старого Центрального вокзала через час. Джеймс договорился с пароходной компанией, что вместе со всем багажом поднимется на борт «Шпрее» сегодня же вечером, сразу по прибытии в Нью- Йорк. Он прекрасно пообедает и прекрасно выспится в каюте первого класса на роскошном океанском лайнере, а утром «Шпрее» двинется к Саутгемптону (там останется сесть на поезд – и домой!). Можно будет даже не одеваться и не выходить на палубу перед отплытием, поскольку никто не придет его провожать; он проспит допоздна и закажет завтрак в каюту.
Однако оставался вопрос с телеграммой Холмса – тот приказным тоном назначил встречу в Бикон-Хилле, много позже отправления поезда. Двигал Джеймса, как пешку. Что важнее, необходимо было сообщить Холмсу о профессоре Мориарти, о сходке анархистов и бандитов, на которую Джеймс проник с риском для жизни. Он никак не мог изложить такие сведения в письме – даже если б знал, где сейчас этот чертов Холмс, – а уж тем более в телеграмме.
И решать надо было быстро. Извозчик уже выказывал признаки нетерпения, и его лошадь тоже.
Был единственный логичный вариант: вырваться из этого кошмара. Поехать на вокзал, сесть на поезд до Нью-Йорка, погрузиться с багажом на пароход, разместиться в каюте. Логика и разум в один голос кричали, что пора вернуться в Девир-Гарденз и взяться за пьесу, которая принесет ему состояние.
– На Центральный вокзал! – крикнул Джеймс. – И побыстрее!
Глава третья
