– Ну, так напиши вон товарищу начальнику особого отдела, он оценит. – Пожав плечами, десантник потопал в сторону костра, вокруг которого расселись с десяток бойцов. – Может, я все-таки немецкий диверсант и зря ты за меня поручился.
– Иди в жопу! – вдруг выкрикнул летун, сбившись с шага. – Задолбал уже своими шуточками! А еще комсомолец!
«Похоже, и на самом деле перебор, – вздохнул Степанов, хлопая товарища по плечу. Тот дернулся, сбрасывая руку, и демонстративно отвернулся. – Перегнул палку, это все от нервов. А нервы реально расшалились, поспать бы хоть немного. Но сначала – пожрать».
– Ладно, Вась, извиняй, и вправду не смешно вышло. Устал я шибко, вот и несу всякую хрень. Да не дуйся ты, словно баба, я ж извинился. Мир? Вот и ладненько, обещаю юморить пореже. Пошли хавать, пока дают, а то у меня в животе уже кишка кишке долбит кишкою по башке…
Поесть спокойно им не дали. Нет, исполняющий обязанности кашевара ефрейтор безропотно выдал им по банке разогретой на костре тушенки, ломтю засохшего до сухарной твердости хлеба и кружке жиденького, почти несладкого чая. Однако едва товарищи приступили к завтраку, успевшие поесть раньше бойцы подсели ближе, и начались расспросы. От простых «кто вы такие, откуда?» до более сложных, в духе «эх, как вы того фрица сшибли, где так стрелять научились?» и «а оружие вы у немцев в бою отбили, да?».
Поскольку нужно было налаживать отношения с будущими боевыми товарищами, с которыми, если десантник не ошибся, уже совсем скоро придется идти в бой, пришлось отвечать. С оглядкой, разумеется, чтобы лишнего ненароком не сболтнуть. Отдувался в основном Алексей, поскольку пребывающий в мрачном настроении истребитель отделывался односложными ответами. Деловито постукивая краем ложки о край консервной банки, Леха выдал красноармейцам сильно урезанную версию их похождений. Мол, встретились в лесу, пробирались к своим. По пути чудом отбились от передового мотоциклетного дозора, уничтожив оба транспортных средства вместе с экипажами. Наткнулись на вражеский полевой аэродром, где заминировали склад авиабомб, расстреляли стоянку бомбардировщиков, сперли самолет и улетели. Про эпопею с поварами и захват пленного Алексей, естественно, умолчал. Лишний раз вспоминать про убитых кашеваров просто не хотелось, и без того тяжело на душе, а трепать языком насчет майора – и вовсе верх идиотизма. Не хватало только лишних проблем со стороны контрразведчика. Про минирование трупов гранатами тоже говорить не стал, ни на допросе, ни здесь – незачем им о подобном знать, только лишние разговоры. Хорошо, летун тоже не проболтался, тогда особист бы точно пристал, мол, что-то не слышал, чтобы такому советскую фронтовую разведку учили…
В конце концов бойцы отстали, и Леха, по старой туристической привычке закинув в костер пустую консервную банку, расстелил под кустом сложенную вдвое плащ-палатку и завалился спать, подложив под голову трофейный ранец. Заснул десантник мгновенно и дрых, словно младенец, не слыша ни разговоров бойцов, ни окриков младших командиров, ни заунывного воя пролетающих над опушкой немецких бомбардировщиков, ни гула далекой канонады. И длилась эта идиллия почти четыре часа, пока его не растормошил сонно хлопающий глазами Васька, сообщивший, что обоих вызывают к комбату.
На сей раз командир батальона выглядел несколько лучше, чем утром, видимо, тоже успел немного отдохнуть. Раненого комиссара в «палатке» уже не было, как и контрразведчика, еще не вернувшегося из штаба корпуса. Хмуро оглядев вошедших, «батя» вяло махнул рукой в сторону знакомых ящиков, так и стоящих возле стола:
– Садитесь, бойцы. В общем, тут такое дело: вас приказано срочно отправить в расположение корпуса, для чего – не знаю. Вероятно, это как-то связано с пленным, мне не докладывали. Но транспорта у меня нет, единственную машину забрал товарищ лейтенант госбезопасности Батищев, а гужевой транспорт самим нужен, пушки тягать да телеги с ранеными. Придется идти пешком, это около двадцати километров. Сопровождение дам, хотя у меня каждый штык на счету, два часа назад немцы прорвали фронт в нескольких местах. Одна из танковых частей при поддержке мотопехоты идет в нашем направлении, часа через три будут здесь. Батальон, – видимо, вспомнив, сколько у него осталось людей, комбат раздраженно дернул щекой, – выступает на позиции.
– Товарищ майор, разрешите обратиться? – дождавшись паузы, произнес Леха.
– Слушаю, сержант.
– Позвольте остаться с вами? – Боковым зрением Леха отметил, как изменился в лице летун. – С пулеметом я обращаться умею, сами видели, да и не место мне в тылу, когда немец прет. Разрешите в бой?
– У меня приказ! – отчеканил тот, хоть в глазах мелькнуло нешуточное уважение. И удивление: ну, еще бы, есть возможность уцелеть, причем подтвержденная приказом вышестоящего начальства, а он…
– Вы сами сказали, что идти около двух десятков кэмэ. Это полдня пути. Если немцы прорвутся, легко нас догонят, они-то на своих двоих топать не станут. Нам что, снова по лесам прятаться? Надоело, честное слово.
– А меня, если вас убьют или в плен захватят, под трибунал? – уткнувшись взглядом в стол, пробурчал тот.
– Если не остановить немцев, боюсь, некому будет под трибунал идти. Мертвых и победителей не судят…
Майор рывком поднялся со своего места, мучительно скривившись от вызванной резким движением головной боли. Швырнул на столешницу неприкуренную папиросу. Вперился бешеным взглядом в лицо парня. Глаз Леха не отвел. Борисов же испуганно замер, с ужасом глядя на товарища.
– Что себе позволяешь, сержант?! Не много на себя берешь? Мальчишка! Да у тебя даже военного билета нет, какой ты, на хер, боец?
– Такой же боец, тарщ майор, как все! А военный билет? Он мне что, воевать поможет? От пули или осколка защитит? Мое место в окопах, с пулеметом. А товарищ пилот вторым номером пойдет. Вы только распорядитесь оружие вернуть и патронов бы трофейных, у меня всего одна неполная лента
