информацию в академии, но там отказываются что-либо подтвердить.
– Кремировали, – произнес Бруно. – Пепел хранится в Нью-Йорке.
Погрузившись в раздумье, Надя закусила губу и спросила:
– Могу я попросить вас об одолжении? Поможете мне доставить его останки в Россию? Хотелось бы иметь их здесь.
Бруно кивнул. Верлен понял, что босс сожалеет о том, что произошло с мужем Нади.
Встав от стола, она вышла из комнаты и сразу же вернулась с грушевым тортом в руках, нарезала его на куски и разложила на золоченых десертных тарелках, пахнущих патокой и гвоздикой. Чай она разливала из самовара в чайные чашки в форме тюльпана.
– Надя, мы пришли по особой причине, – проговорил Бруно.
– Я так и думала. – Она выпрямилась в кресле.
Он передал ей завернутое в тряпку яйцо с херувимом и колесницей.
Нацепив на нос очки для чтения, Надя размотала упаковку и порывисто извлекла яйцо на свет божий. Лицо ее раскраснелось, глаза блеснули. Нетрудно было заметить, что она пытается скрыть восторг.
– Откуда оно у вас? – взволнованно спросила Надя.
– Ваша дочь отыскала его среди вещей Владимира, и так уж получилось, что оно попало к нам в руки, – проговорил Верлен, поглядев на Бруно, чтобы проверить, в какой степени можно делиться информацией.
– Вероятно, Анджела Валко отдала его Владимиру, – проговорил Бруно.
– Думаю, для того, чтобы он сохранил его для Эванджелины, – добавил Верлен.
– Они принесли яйцо в Эрмитаж, и я сумела установить, что это одно из исчезнувших.
– Теперь я понимаю, зачем вы здесь, – сказала Надя, взвешивая артефакт в руке.
– Узнаете его?
– Конечно. Много лет оно находилось в собственности моих родителей. Составляло пару яйцу, какое вы видели на портрете.
– Значит, вы осознаете его значимость? – спросил охотник.
Прекрасно понимая, что чудес не бывает, он все же надеялся на то, что Надя приведет их прямо к Эванджелине.
– Возможно, – негромко произнесла хозяйка. Поднявшись, она подошла к набитой пыльными книгами полке и достала переплетенный в кожу альбом. – Впрочем, яйцо само по себе не имеет значения. Оно – всего лишь сосуд, своего рода временная капсула, предназначенная для того, чтобы сберечь для потомков нечто важное.
Положив альбом на стол, Надя принялась аккуратно листать страницы так, чтобы их можно было легко рассмотреть. Страницы оказались полны засохших цветов, прикрепленных квадратиком чистой восковой бумаги. На некоторых страницах были три-четыре цветка одного вида, на других – всего один лепесток. Надя подвинула альбом к лампе, и цвета стали ярче. Гербарий был составлен с педантичной аккуратностью, словно положение каждого цветка тщательно продумывалось до того, как его опускали на место. Там были ирисы, ландыши со сложенными в кулачок бутонами и немного пестрых орхидей с изогнутыми лепестками. Имелись и такие цветы, которых Верлен не узнал, несмотря на помещенные под ними латинские надписи. Некоторые лепестки были нежными и прозрачными, как крылышки мотылька, бледные поверхности их казались припудренными пыльцой. Ему хотелось дотронуться до них, однако они выглядели настолько очаровательными и эфемерными, такими тонкими, что, возможно, могли рассыпаться в пыль от легкого прикосновения.
Но цветы были не единственным содержанием альбома. За ними просматривалось другое – более современное, менее живописное и более беспорядочное, чем первое. Заметки делались прямо на страницах между рядами спрессованной флоры, путаные косые строки лежали на страницах под странными углами. На полях были вписаны математические символы, небрежно набросаны химические символы и уравнения… Похоже было, что альбом просто оказался под рукой во время лабораторных экспериментов. Порядка в этих заметках не было – во всяком случае, такого, какой мог различить Верлен. Строчки чисел нередко перетекали с одной страницы на другую в полном пренебрежении к краям листа.
Надя листала книгу до тех пор, пока не наткнулась на пожелтевшую страницу, где по-французски были написаны несколько предложений.
– Прочтите, – сказала она, передавая альбом ангелологу.
Они молча обдумывали эти загадочные слова. Верлен ощущал, что мысли их вышли на новую тропу, как если б альбом представлял собой прогалину в терновом лесу, прореху в лесном пологе, позволяющую двигаться дальше.
Надя вдруг захлопнула книгу, подняв облачко пыли.
– Я родилась в семье простых людей, – проговорила она, с вызовом сузив глаза, как бы рассчитывая на возражения. – Но с нами стали происходить необычные вещи. Я оказалась в эпицентре великих сил. Владимир обыкновенно называл их силами истории, а я – попросту человеческой глупостью.
