разобрать имена «Алексей» и «Люсьен», однако третье слово было написано таким неразборчивым почерком, что я едва разобрала имя «Эванджелина». Достав крохотную пробку из третьего сосудика, поднесла его к носу. Запах, сладкий и металлический одновременно, свидетельствовал о том, что в нем хранится кровь. Но зачем Годвину потребовалась пробирка с кровью моей дочери?
Я вернулась в свой кабинет с некоторыми из самых наглядных снимков, красной книжицей Габриэллы и яйцом Фаберже. Потом позвонила Владимиру Иванову, который, помимо тесной связи с Лукой, помогал мне в исполнении ряда связанных с российскими нефилимами проектов. Я попросила его взять с собой жену Надю, мою помощницу, являвшуюся знатоком царских раритетов, в том числе и яиц Фаберже. Супруги без промедления присоединились ко мне. Пока я проверяла образцы крови, Надя объяснила, что находящееся во владении Годвина яйцо – с золотой птицей в центре – символизирует поиски Спасителя, который освободит нашу планету. Просмотрев стопку фотографий, она объяснила, что насильственный характер запечатленных на них ситуаций трудно назвать необычным – нефилимы размножались с помощью подобных крайностей. Но она никогда не видела, чтобы их документировали столь подробным образом. Исследуя кровь, я слушала гостью. Мне хотелось понять замыслы доктора.
Пробирки составили весьма любопытное трио. Образец крови Алексея оказался намного старше, чем все остальные, – бо?льшая часть крови уже образовала на стекле черную и ломкую корку. Однако он же оказался и наиболее ясным: нефилистическим от самого начала и до конца. Содержимое фиала, помеченного именем Люсьен, классификации поддавалось с трудом. Вещество там было ярче лазурной крови нефилимов, но не несло в себе никаких типичных человеческих черт. И, по сути, напоминало индиго, ценившееся римской элитой. Не будь я столь озабочена образцом, взятым у дочери, то исследовала бы его подробнее. Однако все внимание мое было обращено на третий флакон, подписанный именем Эванджелина.
С самого начала было очевидно, что алая кровь принадлежит человеку, и в то же время в ней обнаруживались свойства, типичные для нефилистических примесей. Содержание железа оказалось чрезвычайно высоким. Но главная странность заключалась в том, что в образце вообще не было калия. Человек не способен жить, если в крови его нет этого вещества. Я сама попросила Мерлина Годвина провести тестирование крови Эванджелины – мы все время изучали девочку, – но он никогда не сообщал о столь очевидных аномалиях. Откровенно говоря, он всегда утверждал, что кровь ее полностью человеческая и не имеет в себе ничего ангелического. Из всего этого я была вынуждена сделать шокирующий вывод: доктор тайно брал кровь моей дочери и пользовался ею для собственных извращенных целей…
Вера последовала за Рафаэлем в приземистое каменное здание на краю двора. Внутри оказалось просторное, освещенное газовыми рожками помещение, в котором лежали веревки, канаты, ботинки, пояса и горные молотки. На кушетку уложены стопки ветровок и рюкзаков, к стене пришпилена большая карта Родоп, утыканная разноцветными булавками. Судя по царившему здесь беспорядку, нетрудно было понять, что гости в этом доме – явление не частое. Оглядевшись по сторонам, Вера вдруг почувствовала утомление: организму было мало нескольких часов, которые она продремала на борту самолета. Трудный день успел лишить ее сил.
– Проводя исследования, я побывал почти в каждом уголке гор, – проговорил Валко, заметив, что карта заинтересовала Веру. – Я покинул Парижскую академию после смерти Анджелы, откровенно говоря, потому лишь, что там все напоминало о ней. Однако постепенно я понял, что у побега моего была и другая причина. Мне неосознанно хотелось вернуться назад к источнику моей работы, постоянному источнику вдохновения.
Проведя пальцем по карте, он уперся в пещеру, названную Глоткой Дьявола.
– Основные мои открытия всякий раз случались, когда я возвращался к исходным местам пребывания нефилимов – Альпам, Пиренеям или Гималаям.
– И Родопам, – напомнил Азов.
– Именно. Наиболее важные для небесных созданий места всегда расположены в самых отдаленных уголках планеты, вдали от человеческих глаз.
Отворилась дверь, и в комнату вошла девочка лет десяти – двенадцати. На ней были джинсы, кроссовки и бледно-желтый свитер под цвет коротко стриженных светлых волос. Голубые глаза и благородные черты напоминали о докторе Рафаэле Валко. Вера догадалась, что это та самая дочь, о какой говорил Азов. Посмотрев внимательнее, она заметила шрам на щеке ребенка – широкую дорожку заживших стежков, протянувшуюся мимо уха и под волосы. Поставив чашку чая на стол отца, девочка посмотрела на всех остальных, как бы удивляясь одновременному появлению стольких гостей.
– Спасибо, Пандора, – сказал Рафаэль.
Дама подумала, что в качестве заварки могли быть использованы те растения, какие Валко вырастил из семян, выловленных Азовым в Черном море. Похоже, что ученый был не из тех, кто склонен признавать чужой вклад в свое дело. Он пригласил их в дом, чтобы узнать о причинах, приведших всех троих в Смолян, но пока даже старику не удалось перейти к делу.
Валко молчал, завершив монолог. Вера, кашлянув, произнесла:
– Доктор Валко, есть один вопрос, разрешить который можете только вы.
– Я понимаю, – проговорил он, взяв в руку чашку и сделав глоток. – Чтобы задать его, вы проделали долгий путь и встретились со мною. Надеюсь, что смогу помочь.
– Вера обнаружила документы, имеющие отношение к зельям Ноя, – пояснил Азов.
Исследователь пребывал в совершеннейшем, похожем на транс спокойствии.
