— Моя отважная! Ты неповторима! — умилился рыцарь. — В том-то все и дело, что я не знаю, отчего магистр решил его упразднить. Полагаю, причина в том, что случилось нечто ужасное, и Великого магистра больше нет. Он встретил врага более сильного, и проиграл решающую битву. Это самое простое объяснение.
— Что значит — проиграл?! Кому — проиграл?! — снова взвилась Гризольда, и в буквальном смысле — тоже, под потолок. — Ты же только и делаешь, что говоришь, что это самый великий Великий Магистр за всю историю ордена. А даже если и проиграл, ты-то тут при чем? Ты-то ничего не проигрывал! И почему он никого не призвал на помощь, мы все могли бы вмешаться?!
Тут фея внезапно представила себе жизнь без Таванеля и осеклась на полуслове.
— Ох, — сказала благородная душа, умело пользуясь возникшей паузой. — Это такой долгий рассказ.
И уже приготовилась было рассказывать. А остальные приготовились было слушать. Из чего мы смело делаем вывод, что они плохо изучили характер кассарийской феи.
— Да какое мне дело до этих эпических подробностей! — возмущенно закричала она, размахивая трубкой перед клювом Крифиана. — Мы же не роман читаем! Делать-то, делать-то что?!
— Вероятно, смириться. Я уже поведал князьям все тайны, которые хранил во имя Ордена, и надеялся провести последние часы с тобой…
Было мгновение — короткий миг, но его вполне хватило всем присутствующим на долгие годы вперед, когда им показалось, что лорду Таванелю судьбой отмерено гораздо меньше времени, чем он оптимистически предполагал. Но фея не зря славилась на всю Кассарию трезвым умом и отсутствием сантиментов. Она быстро вычислила, что убийство мужа никак не сохранит их брак и даже не продлит ему жизнь. А она предполагала провести с ним еще много счастливых веков, за которые он, быть может, выучит, что слово «смириться» не из ее словаря.
— Потом, — сказала она глубоким голосом, который обещал счастливому избраннику незабываемые впечатления, — мы обсудим отдельные моменты. Не теперь. Но потом — ох, как мы поговорим!
* * *
Знакомо ли вам это странное расплывчатое состояние, когда после какой-то особенно крупной неприятности вы засыпали сном праведника. Сон этот был крепок и сладок, и снилось вам, что ничего страшного не произошло; что все не только осталось по-прежнему, но и стало как-то благостнее, ярче, лучше и что впереди ожидает неожиданная радость. И первые несколько минут после пробуждения вы все еще беспричинно счастливы; как вдруг память возвращается — сразу и вдруг — будто падает сверху ледяная волна, сбивает с ног, подхватывает и волочит за собой; и в животе образуется сосущая пустота, и так тоскливо, тоскливо… И хочется нырнуть обратно под одеяло, укрыться с головой, закрыть глаза и втянуться обратно, в ушедший сон, в ту реальность, где нет этого кошмара.
Зелг безмятежно улыбался, посапывая. Ему снилась тенистая аллея замкового парка, в которой он весьма удачно продолжил то, что начал в спальне. Он обнимал Касю, целовал ее, а она смеялась и плакала одновременно, и тоже целовала его солеными губами, и все говорила, говорила — что теперь она вернулась навсегда, и что больше в их жизни не случится ничего плохого, да и это был всего лишь жуткий сон. А теперь наступит покой и счастье. Он наклонился, чтобы поцеловать ее как можно обстоятельнее, но тут она ткнула в него чем-то твердым и сказала:
— Галя! Проснитесь немедленно!
Зелг попытался перевернуться на другой бок, но грозный голос велел:
— Галя! Скажите ему!
— Что? — сонно удивился герцог.
— Не знаю. Придумайте! Он хочет оставить меня вдовой с семнадцатью детьми!
— Сколькими?! — прохрипел Зелг, с которого мигом слетели остатки сна.
— У фей обычно многодетные семьи, — пояснила Гризольда, устраиваясь у него на колене и жестикулируя погасшей трубкой. — И у нас могла бы. Но он собирается нас бросить.
