Все волки Канорры

— Кто это его так?

— Домовые из портновского цеха.

— А Ангус видел? — почти прошептал Саланзерп.

— Генерал настаивал на деталях. Такангор велел отнестись к его просьбе серьезно.

— Они его не подвели.

Трое воинов и призрак в черном халате склонились над новым знаменем Шэннанзинского полка.

Солидный отрез голубого бархата с вышитым на нем золотым львом, сильно смахивающим на пучеглазую бестию (она честно позировала вышивальщикам все три часа, корча страшные рожи), был добросовестно изгрызен, пробит, опален и истреплен трудолюбивыми подданными кассарийского некроманта. На нем не осталось живого места; а когда домовые посчитали результат своей деятельности удовлетворительным, они отдали многострадальную ткань нетопырям и морокам, и те не меньше часа кувыркались с ним в облаках, чтобы шэннанзинцы имели право сказать, что и это знамя реяло под небом Ламарха.

Дальнейшие события необыкновенно точно и правдиво описал Мотиссимус Мулариканский в своих «Сентябрьских хрониках».

«И когда вражеские воины увидели несущееся к ним с холмов знамя Шэннанзинского полка, сердца их исполнились смущением и трепетом, ибо никогда прежде не видали они стяга, настолько опаленного, пробитого, истрепанного и потертого, но все так же гордо реявшего под небесами отчизны, которую славные рыцари клялись защищать до последней капли крови, и теперь стремились к полю великой битвы, дабы выполнить свою клятву. И, завидев издалека сей необычайный стяг, заскрежетал зубами Килгаллен Гриомский, прозванный Трехглазым, испытывая неясное томление и душевную муку…»

* * *

Завидев издалека ненавистный флаг шэннанзинцев, стремительно приближающийся к Кахтагарской равнине — тоже, вы не поверите, жемчужине тиронгийской природы — Килгаллен заскрежетал зубами от досады и злости. Томление его было совершенно ясным, а душевная мука вполне объяснимой. Триста семьдесят пять золотых рупез заплатил он за то, чтобы отборный полк Галармона лишился своего знамени и был расформирован накануне вторжения — то была его личная маленькая месть, и он рассчитывал получить от нее большое удовольствие. Результат явно не стоил потраченных на него денег. Но когда из окутанного изумрудным сиянием северного портала появился Юлейн Первый Благодушный на грозном и величественном звере, Трехглазый просто задохнулся от возмущения.

Короли были людьми образованными. В детстве их учили самые передовые учителя по самым современным учебникам, так что как выглядит древнеступ, они знали неплохо. У Килгаллена вообще был букварь, в котором именно древнеступ представлял букву «Д», а внизу помещалась короткая статья о привычках, нравах, местах обитания, а также времени и причинах исчезновения этих грандиозных животных. Король Гриома и сам был бы не прочь покрасоваться на породистом древнеступе, но если верить ученым, они окончательно вымерли более пяти веков тому — и тут, как сказал бы граф да Унара, такой пердюмонокль.

Что сказал бы по этому поводу граф, Килгаллен знал наверняка, потому что щедро оплачивал немаленький штат шпионов во дворце Юлейна, и они еженедельно доносили ему происходящее там в мельчайших подробностях. И вот выходит, что про пердюмонокль он знал, а про древнеступа нет, хотя предпочел бы наоборот. Трехглазый чувствовал себя как человек, который поддался на уговоры рекламы и приобрел за немаленькие деньги набор синих купсиков. Синие купсики интересны только тем, что они синие, в отличие от обычных зеленых купсиков. Вероятно, предполагается ими любоваться, но купсики выглядят так, что это решительно невозможно; а ни на что другое они — будь то синие, будь то зеленые — не годятся.

Король, который любит удовольствия, конечно, не так опасен,

как тот, кто любит славу.

Нэнси Митфорд

Юлейн самозабвенно наслаждался происходящим, не подозревая о жестоких душевных переживаниях своего венценосного собрата. Он с живейшим интересом разглядывал происходящее у подножия древнеступа, как с вершины смотровой башни. Там, внизу, плескалось пестрое людское море; оно рокотало и шумело, накатывалось с грозным ревом на его твердыню и снова отступало с возмущенным шелестом. За его спиной верный Гегава тихо возился с кучей необходимых в бою предметов — от длинного обоюдоострого меча и фляжки с лекарственной бамбузякой, подарком доктора Дотта, до книжечки с наставлениями Такангора и запасной палочки для управления древнеступом. В объятиях король крепко держал Птусика, здраво рассудив, что летучий мыш вряд ли сумеет нацелиться на портал собственными силами. Птусик, немало настрадавшийся от дверей, колонн, букраниев, потолков и окон кассарийского замка, не протестовал. Но сейчас, увидев раскинувшуюся перед ним равнину, сплошь покрытую войсками, радостно взвизгнул:

— Свобода! — и поднялся на крыло.