стен.
– Отдай, и получишь!!! – Многократно усиленное эхо вновь сбило его с ног, разом лишив ощущения реальности.
– Да что…
– Живот потерять страху нет, а вот за душу – ох как боязно! – вновь склонившись в молитве, смиренно продолжал Сергий. – Как смирен, так и Господь Бог в душе твоей. Как от Отца Небесного отворачиваешься, так и Диаволу радость; гневом или усладою глаза, что пеленою устилает, да в грех с блудом тянет. Знать, уже делят они душу твою бессмертную. Так, помни, наказ про царство, – все так же негромко продолжал Радонежский. – Так, знай: тебе срок, чтобы душу свою спасти – покуда Иуд четверых пути не пересекутся! Как пересекутся, – поднял голову Сергий и тихо улыбнулся, – так и наказ княжий исполнишь.
Земля, словно живая, взбрыкнула, сшибая с ног пожилого человека, и за его спиной раздался противный треск взрыва. Последнее, что успел увидать развернувшийся на грохот пришелец, так это довольная физиономия Милована, держащего в руках плотно набитый мешок с тонкой змейкой горящего фитиля.
– Это ж Бубль-Гум, – запрокинув косматую голову, расхохотался тот, да так, что Булыцкий, распахнув глаза, подскочил на жесткой своей скамье, разом просыпаясь и тщетно пытаясь удержать в памяти хотя бы обрывки безумного сна.
– Фу-ты! – Сообразив, что фантасмагория сия – все же не более чем сновидение, преподаватель тяжко выдохнул, приходя в себя. Он – Николай Сергеевич Булыцкий. Пришелец из будущего. Сейчас он – в Троицком монастыре, и цель его – вскрыть и провести ревизию заложенных чуть менее двух лет назад селитровых ям с тем, чтобы перед закладкой очередной партии по возможности отсечь заведомо негожие варианты, медленно, на ощупь продвигаясь вперед. А сны… неспроста такие приходили. Да еще и столь яркие. А раз так, то, сосредоточившись, он попытался вспомнить детали приснившегося… однако, увы, не удалось. Образы, постепенно теряя яркость, слились в одно аляпистое пятно, а взбодрившийся было пожилой человек – сморенный усталостью, снова заснул.
Тишину морозного утра потревожили звуки шагов и глухого сиплого кашля; кто-то тяжко пробирался сквозь заснувший ельник, держа курс на небольшую, с холмиками поляну.
– Чего опять дохаешь? Банок давно не ставили, а?!
– Банки нынче – для князя да сына его. Не по дружинника честь, – из чащи донеслись сварливые голоса странников.
– Надо будет – для тебя раздобуду.
– Ты – да. Боек не по годам. Аленке, вон, подарок.
– Не замай! И без того тошно.
– Как скажешь, Никола, – закашлялся невидимый в чаще мужик. Затем, переведя дыхание, добавил: – А чего такого-то? Подумаешь, женят. Была бы дворовая какая, – беда, а так… И тебе подспорье, и ей – почет. Ты же, Никола, нынче – о-го-го! Жених – на зависть!
– Просил же тебя, Милован!
– Прости, Никола. – На поляну вышли два бородатых мужика, за которыми семенили пятеро монахов, держащих в руках грубые деревянные лопаты с металлическими наконечниками[3]. – Здесь? – оглядевшись по сторонам и заприметив с десяток холмиков в ряд, поинтересовался мужик с перекинутым через плечо луком.
– Здесь, – выдохнул его собеседник. – Только рано еще. Оно – неполных два года минуло[4]. Еще бы годок хотя бы.
– Ты про то князю рассказывай. Мое дело – малое. Велено проверить, вот и проверяю.
– Все бы тебе на него кивать, – огрызнулся в ответ первый, тот, в котором читатель без труда узнает Николая Сергеевича Булыцкого. – Князь велел, князь женит, – передразнил он.
– Ох, и сердит ты на него, да все попусту.
– Тебе-то печаль какая?! Ну, сердит! А что с того? Тебе, что ли, в порубе сидеть?
– Не кручинься, Никола! Ты у него теперь в почете. Вон, орудия какие отлил. Тюфяк с ними в сравнении – тьфу! А плинфа?! Рукаст!
– Ну так и что?!
– А то, что и веры тебе сейчас – втрое! Вон, сам князь тебе поверил! Шутка ли; пороху сробить наказ! Не по каждому и честь такая!
– Нужна мне честь эта, – проворчал учитель. – Честь – это когда довольны все! А наказ, за неисполнение которого – поруб…
– Сдюжишь! – уверенно остановил его собеседник. – А что порубом стращает, так то не обессудь. Господь наш великий за неисполнение заповедей тоже Адом напущает. Так то – Отец наш небесный, а князь – людина лишь, воле Господней судьбу свою вверивший.
– И что, воля на то Бога, чтобы мне в порубе сидеть за наказ, с которым ведать не ведаю, как управиться?
– Князь, он как и отец: судьбам других хозяин, да не своей. Свою смиренно Богу и отдал. И тебе так же надобно. А там и сложится все, как положено.
– Ох и замудрил, – огрызнулся Булыцкий.
