– Другое дело! – громыхнула трубка. – Значит, записывай! В ресторан мы пойдем, вот чего мы с матерью надумали. Из таких, загогулистых. Надобно невестку уважить, да и показать ей, что и мы не лыком шиты. Она уж у тебя непростая небось? То-то же. Мы уж и столик заказали. На эту субботу в «Джонке».
«Предки», – выдохнул Ин Юнчен, облизывая сухие губы. «Джонка» – плавучий трехъярусный ресторан – славилась на весь Тайвань своей кухней и конечно же ценами. Янмэй, пожалуй, стребует с него за такое испытание, как посещение самого дорогого заведения в городе, голову Пикселя на золотом блюде. В такие места порой не пускают даже за деньги – ну как он убедит вспыльчивую Ласточку нацепить на себя платье и размалевать лицо в салоне, как там у девиц принято?
Если почтенные родители хотели еще больше усложнить ему жизнь, у них это отлично получилось.
– Ну? – с гордостью спросил отец. – Чего скажешь?
Ин Юнчен помолчал.
– Фейерверк просто, – наконец сглотнув, сипло соврал он. – Здорово вы придумали.
– Хо-хо-хо, – сказала трубка и замолкла, оставив его наедине с головной болью и пустыми бутылками.
Где-то он видел этого человека – профессорский племянник был уверен в этом. Память на лица у него была великолепной: раз повстречав кого-то, Кан Сяолун уж никогда не забывал… ничего. Гримасы и улыбки, взгляды, манеры, привычка держать себя – словно чешуйки, все его воспоминания собирались в гремучую, темную силу, что только и ждала своего часа, чтобы послужить хозяину. Ему редко требовалась помощь компьютеров, чужих слов и неумных статей: его мозг с одинаковой эффективностью хранил и несколько редакций Книги Перемен, и свежие новости о перестановках в правительстве, и названия блюд, которые всегда предпочитал заказывать в любимом ресторане его дядюшка.
Ученый слегка нахмурился.
Да. Мальчишка, который с такой непринужденной фамильярностью разговаривал с внучкой Тьян Ню, был ему знаком. Не лично – но в неостановимом, бурном потоке новостей и событий не раз и не два натыкался он на это самодовольное лицо, развязную улыбку, полные самомнения глаза. Надо было только вспомнить… отобрать из тысяч других чешуек нужную.
Племянник профессора Кана поднес ладонь к губам. В его лаборатории было темно: когда ночь упала на Тайбэй, он остался сидеть в кресле, не поднялся, чтобы зажечь лампу. Кан Сяолун любил темноту, любил неподвижность – минуты перетекали в часы, и иногда мужчине казалось, что он слышит тихое, приглушенное шипение песчинок, что неумолимо ссыпаются в чернильную бездну времени. Зачем движение, к чему свет? В сумеречной зыби куда приятнее думать… и охотиться.
В небольшой клетке на лабораторном столе заскреблись, запищали мышата: хорошо вышколенные работники музея, как и обычно, привезли посылку из зоомагазина и оставили ее на привычном месте.
Кан Сяолун поднялся, с некоторым холодным удовольствием отметив, как безоговорочно подчиняется ему собственное тело, взял клетку и подошел к утопленному в стене большому террариуму. Там, за толстым стеклом, на древесных ветках в окружении лиан спал, свернувшись в кольца, королевский змей – трехцветный, бело-черно-красный, грозный в своей яркой красоте. Смутное зеленое свечение от террариумных ламп пятном ложилось на пол. Каким-то странным образом оно делало тьму, в которую погрузилась лаборатория, еще более густой, непроницаемой и одинокой.
Вытащив из клетки мышонка, племянник профессора приоткрыл заслонку террариума. Змей плавно перетек с камня на деревянную ветку – почти полтора метра гибкой, смертельной силы. Маленькие неподвижные глаза его поблескивали.
– Я уже видел этого человека, Хан, – сказал Кан Сяолун своему питомцу, и аспид в стеклянном ящике высунул черный раздвоенный язык, засвистел, зашипел. – Не ученый. Не политик. Не певец. Не художник.
Змей поднял плоскую треугольную голову, и мужчина разжал пальцы. Истошно пищащий мышонок упал в террариум, заметался, слепо тыкаясь по сторонам, – и в этот самый момент распрямилась сжатая пружина. Одним ударом королевский змей накрыл свою добычу, сомкнул челюсти, забился, свиваясь в восьмерки, ударяя мышонка о камни и гравий. Испуганный писк взвился, на мгновение разбил плотную тишину и резко затих. Едва слышно хрустнули тонкие косточки.
И Кан Сяолун вспомнил.
– Ин Юнчен, – произнес он медленно. – Да. Так. Программные разработки. Интернет-технологии. …В рейтинге самых влиятельных людей Азии. Ежегодный капитал…
Информация мелькала перед его внутренним взором – будто переворачивались страницы невидимой книги. Сведения о родственниках и связях, упоминания в прессе, скандалы и сплетни складывались в схемы и тасовались, словно карты.
– Хан, – спустя несколько мгновений произнес Кан Сяолун, и змей, будто услышав его, судорожно глотнул. Из пасти пресмыкающегося торчал тонкий, конвульсивно дергающийся розовый хвост.
– Выскочка, – уронил в пустоту свое презрение ученый. – Ни рода, ни крови, ни истории. Ничто, мнящее себя чем-то.
Змей, покончив со своим ужином, зашуршал, скользя между лианами и камнями. Текучей поблескивающей лентой он проскользнул по теням, обвился
