демоница, погубившая целый город.
– Какое еще проклятие? – Люся извернулась так, чтобы оказаться с ним лицом к лицу, и тревожно нахмурилась. – Что значит – город погубила? Когда это? Какой?
– Госпожа, должно быть, запамятовала, что благородный князь Сян Юн разрушил город Фанъюй, когда вызволял госпожу из плена.
Людмила похолодела. До сего момента она как-то не задумывалась о генерале Сяне в таком смысле. Ведь он спас ее, так разве важно, как именно? Но – целый город? Вот так взял и разрушил? Просто так?
Она сама не заметила, что сказала это вслух. Непроницаемое лицо предводителя Лю вдруг потемнело.
– Взял и разрушил, – подтвердил он. – А скольких людей убил при этом, он, должно быть, и сам не ведает. Благородные князья редко утруждают себя такими подсчетами. Но не просто так, конечно. Из-за проклятия хулидзын, которую держали там в клетке.
– Но я тут ни при чем! – воскликнула девушка. – Погоди… ты тоже в это веришь? В проклятие?
Повстанец молчал так долго, что «хулидзын» всерьез забеспокоилась и даже поерзала, чтобы напомнить о своем существовании.
– Если бы верил в проклятия, госпожа не прожила бы и часа после нашей встречи, – наконец разомкнул уста Лю Дзы. – Так что нет, не верю.
– А… город?
– Смешно винить женщину в том, что совершают мужчины. – Пэй-гун пожал плечами. – Но эти люди, – он махнул рукой в сторону деревни, – темны и невежественны, оттого и жестоки. Они верят и в лисиц-демонов, и в лисьи чары. Поэтому госпоже следует прикрыть лицо и волосы.
Вот так вскользь намекнув, что сам-то он, оказывается, в лисьем колдовстве очень даже сомневается, предводитель Лю терпеливо подождал, пока настороженная Людмила зароется в складки ханьфу так, чтобы только глаза виднелись, и тронул коня. Верный пошел упругим ровным шагом. Люся же вся извелась в ожидании – когда же они проедут селение? Когда можно будет выбраться из кокона? Вот уж точно – не знаешь, куда глаза девать! Она опустила голову пониже и даже не заметила, как дорога сменилась деревенской улицей.
– Надо покормить Верного и дать ему отдохнуть, – вдруг молвил Лю Дзы, спрыгнул наземь и протянул к ней руки. – Пусть госпожа простит неотесанного мужлана.
Люся и пискнуть не успела, как уже оказалась прижата к груди мужчины. Мятежник обхватил ее так надежно и крепко, так старательно прикрыл от чужих взглядов, что брыкаться стала бы лишь последняя дура. Вот Людмила и не стала.
– Эй, хозяин! – с ноги отворив калитку в какой-то дворик, зычно позвал Лю. – Найди-ка мне горшок лапши, кувшин вина и комнату, чтоб поспать. Да за конем присмотри. А уж я не обижу!
– Добро пожаловать, Пэй-гун! – услышала Люся и поняла, что мятежник Лю и впрямь пользуется популярностью среди местного населения. Но хорошо это или плохо для нее самой – вот в чем вопрос…
Люся так вымоталась, что ее даже не беспокоила перспектива провести ночь в одной комнате с мужчиной, наедине. Тем паче что командир Лю, видимо, уже корил себя за приступ красноречия и снова замкнулся, сделался неразговорчивым и тихим, на вопросы отвечал односложно, а потом и вовсе куда-то ушел. Девушка подождала-подождала, да и задремала, прикорнув на соломенном тюфячке. На крошечном постоялом дворе кроватей не водилось, и путникам предлагалось спать на покрытом циновками глинобитном полу. Сквозь тонкие дощатые стены свободно проникали звуки, и пылинки танцевали в косых лучах закатного света. Где-то неподалеку готовили пищу, что-то звякало и трещало, запах наваристого куриного супа щекотал обоняние, но спать Люсе хотелось гораздо сильнее, чем есть. Веки ее сомкнулись, будто кто-то задул свечу.
Впервые за несколько лет Людмиле снился отец. Нет, даже не он сам, а его голос. Круг желтого света от лампы, теньканье комаров, кружевные тени занавесок, туман, белой волной накрывающий сад, и одуряющий запах сирени. Мирный, сонный май на даче в Териоки, зарницы в светлом ночном небе, дальний гром, нестрашный, едва слышный. Девятьсот четырнадцатый год. Фройляйн Ланге подслеповата и туга на ухо, поэтому удрать от бонны для тринадцатилетней Люси ничего не стоит. Можно прокрасться на веранду до того, как подадут кофе и сигары, затаиться под круглым столом, спрятавшись под скатертью, свисающей до самого пола, – и слушать, слушать без конца, как батюшкин гость, человек с лицом некрасивым и длинным, негромко читает: «А тихая девушка в платье из красных шелков, Где золотом вышиты осы, цветы и драконы…»[28]
– Бесподобно, Николай Степанович, бесподобно! – восклицает отец. – Но когда же вы решитесь снова в Китай? Ах, как созвучно песням «Шицзин» ваше: «Луна восходит на ночное небо…»
– Полно, это всего лишь замысел, и неизвестно, допишу ли… А вы, Петр Андреевич, в следующую экспедицию собираетесь этой осенью?
– Будущей весной, голубчик, не раньше, – вздыхает профессор Орловский, украдкой поглядывая на дверь, словно кто-то из домашних может его услышать. – А теперь… не прикажете ли коньячку?
– Фройляйн! – в неспешную беседу вдруг врывается резкий голос бонны. – Фройляйн Люси, извольте показаться из вашего укрытия не-за-мед-ли-тель- но!
