Подхожу к выбитому окну, держась поближе к стене, чтобы не быть замеченным с улицы. Солнце уже клонится к закату – значит, я проспал часов восемь или десять. В ярком свете разоренный и вымерший Чайна-таун выглядит еще более мерзко, чем в темноте. Проезжая часть узкой улочки перед нашим окном завалена кирпичным крошевом, разломанными бетонными блоками, обугленной мебелью и покореженными велосипедами. Разгромленный ювелирный магазин, с выломанным банкоматом, неуловимо напоминающим древний саркофаг. Горячий ветер носит по улицам груды разноцветных банкнот, и они шуршат, словно сухие пальмовые листья. Деньги теперь никому не интересны: в цене лишь то, что действительно может продлить жизнь.
И – бесконечные трупы, лежащие на тротуарах, у стен, у заборов на пепелищах и в сквериках с обожженными кронами деревьев.
Слева от Чайна-тауна начинается Сити – некогда самый богатый и нарядный район города. Высотки с разбитым остеклением и выжженными офисами подступают к Китайскому району со всех сторон, частично заслоняя залив и подавляя своим мрачным величием. Не думаю, что ситуация в самом Сити сильно отличается от той, что наблюдаю теперь в Чайна-тауне.
– Мистер Артем, я бы не стал подходить к окнам так близко, – слышу над ухом спокойный голос Джамбо.
– Думаешь, за нашим домом следят из окон напротив?
– Следят, не следят… Просто не стоит искать приключений на свою голову. Даже если в этом районе и остались еще здоровые люди, то они наверняка вооружены, и вполне могут принять вас за громилу.
Тут в окне ближайшего дома, этажом ниже, замечаю какое-то подозрительное движение и вскидываю автомат. Джамбо знаком показывает: мол, не горячись!.. Всматриваюсь в полумрак. В соседнем окне – лишь силуэты разбросанных тел, на останках которых пируют огромные крысы. Они копошатся деловито и спокойно, не пищат и не дерутся – ведь еды хватит на всех. К горлу подступает тугой клубок тошноты. Чувство безысходности накатывает, как головокружение. Выхода нет. Надо привыкать – ведь дальше ситуация будет еще хуже!
Я, конечно, не светило академической вирусологии, как мой друг Миша из Новосибирска, но будущая картина вырисовывается для меня вполне отчетливо. Жара, груды неубранного мусора, сотни мертвых тел на улицах, которые в условиях африканской жары разлагаются с чудовищной скоростью. Через неделю, максимум через две, все грунтовые воды Оранжвилля будут отравлены. А значит, будут отравлены и немногочисленные артезианские скважины, потому что иных источников воды тут просто нет. Так что счастливцы, которые еще не инфицированы Эболой и наверняка скрываются по подвалам и руинам, очень быстро повымирают от кишечных инфекций или жажды. А уж остальное доделают расплодившиеся крысы. Несметные полчища грызунов разнесут по стране моровое поветрие, включая, наверное, самые отдаленные деревни этой страны. Крысы – последние мародеры и короли на руинах погибающего города…
Осторожно передвигаюсь к окну на противоположной стороне дома. Метрах в тридцати – точно такой же дом, как и этот. Едва ли не все окна зияют черными дырами. В угловом окне последнего этажа вспыхивают жутковатые багровые отблески. Даже не хочу думать, кто там скрывается: случайно выжившие обитатели Чайна-тауна или вооруженные маньяки?
Внизу небольшой рынок, напоминающий декорацию из страшной сказки: сгоревшие ларьки, опрокинутые прилавки, груды обугленного тряпья и сожженный микроавтобус, весь в пулевых отверстиях и рыжих разводах ржавчины. На воротах болтается труп – кажется, молодой китаянки.
Единственное, что хоть немного радует взгляд, – относительная близость нашей миссии: огромный красный крест из литого бетона, укрепленный на крыше, маячит над плоскими крышами и обугленными руинами в каких-то семистах метров от Чайна-тауна. Но и это расстояние еще надо суметь преодолеть.
Внизу замечаю наш фургон – потрепанный, но по виду целый, колеса тоже на месте, дверки закрыты. Вопросительно смотрю на Джамбо:
– Ну что, попытаемся прорваться в миссию?
– Может, стоит дождаться темноты?
– Давай хотя бы осмотрим то, что не успели осмотреть утром. Может, найдем еще воды или съестного.
– А как спустимся вниз, осмотримся и решим на месте, – согласно кивает Курума.
Осторожно ныряем в темный коридор. Теперь мы спускаемся по лестнице с левой стороны здания – ведь утром мы осматривали все или почти все, что можно было осмотреть справа.
Лестница темная, и Джамбо, идущий первым, тщательно подсвечивает ступеньки фонариком. Стены густо побиты автоматными очередями. Под ногами хрустит штукатурка, позвякивают стреляные гильзы, шелестит какое-то тряпье. Разбитые стулья, обломки шкафов, несколько перевернутых холодильников на ступеньках… О недавнем побоище говорят те же размашистые «поллоковские» брызги засохшей крови на стенах, потолке – и россыпь стреляных гильз на полу.
Джамбо останавливается на каждом лестничном пролете, делает мне знак не двигаться и долго, с минуты две, прислушивается, что же происходит рядом. Пока все тихо, если не считать надоедливого шуршанья крыс.
На втором этаже, перед запертой дверью, Курума останавливается и резко вытягивает руку: мол, стоять!
Замираю. Обострившийся слух различает странные звуки из-за двери. Сначала – тоненькое сопение, затем – протяжное скрипение проржавленных дверных петель и едва различимые шлепки босых ног по полу.
Стоим, прислушиваясь, несколько минут. Звуки то замирают, то приближаются к самой двери. Жестом показываю Джамбо – мол, может быть, лучше
