нескольких знатных семей. Ситуация начала меняться в эпоху золотой лихорадки, когда дед Майи основал Эзхо, и продолжала меняться до настоящего времени, потому что купцы и ремесленники западных городов научились сотрудничать между собой. Мост через реку — дешевый, легкий и безопасный способ сообщения — представлял собой страшную угрозу для шелковой монополии, потому что способствовал не только расширению торговли, но позволял выйти на рынок даже крестьянским хозяйствам, основным производителям шелка-сырца. И потому обе стороны, в буквальном смысле — оба берега Истандаарты, западный и восточный, находились в непрерывном противоборстве: один берег пылко желал обрести вожделенный мост, другой — даже слышать о нем не хотел. И между ними стоял Император.
Однако, через некоторое время Майе удалось воспользоваться кратковременным затишьем, чтобы поговорить с Горменедом.
— Мы должны поблагодарить вас, — сказал он смущенно, но твердо, — за нэцкэ.
— Нэцкэ, — взгляд Горменеда был острым, но доброжелательным. — Он вам понравился, Ваше Высочество?
— Нам пришлось обратиться к одному из наших садовников, чтобы растолковать его значение, — пояснил Майя, — но мы его сохранили.
Он вытащил из внутреннего кармана золотую цепочку с резной бусиной. Лицо Горменеда вспыхнуло изумленной улыбкой.
— Это большая честь и радость для нас, Ваше Высочество.
— Спасибо, — сказал Майя, убирая нэцкэ под халат, — но зачем вы послали его нам?
Он надеялся, что его вопрос не прозвучит, как: «Почему вы ищете императорской милости?», но боялся, что настоящий интерес: «Почему вы так добры ко мне?», был слишком очевиден.
Недоумение Горменеда доказывало, что им двигал не только политический расчет.
— Почему бы нет? — Спросил он, внимательно наблюдая за Майей. — Вашему Высочеству приходится сталкиваться с поистине сложными задачами, и если мы не можем оказать вам поддержки, — он развел руки широким всеобъемлющим жестом, — то хотя бы продемонстрируем нашу симпатию и лояльность. Нашу доброжелательность. Мы хотели показать вам, что не являемся вашим врагом. Нам показалось слишком вероятным, что этого не сделает и четверть ваших подданных.
Майя невольно отыскал глазами Чавара, стоящего столбом среди гостей.
— Вот именно, — решительно заключил Горменед и повернулся, чтобы представить Майе нового собеседника.
К столу Майя шел в сопровождении Осмеррем Горменед; он был настолько оглушен обилием новой информации, что вместо светской беседы начал расспрашивать ее о производстве предметов роскоши в Баризане и торговле с другими странами по всему побережью Чадеванского моря. Она была несколько озадачена, но успела заручиться поддержкой сидевшего с ней рядом джентльмена, торговца шелком, который в молодости был морским капитаном (возможно, даже пиратом) и смог корректно направить беседу в интересующее Майю русло, зная все о специях, драгоценных камнях, львиных девушках и прочих экзотических вещах, редко попадавших в северные страны. Заметив, что Майя проявляет искренний интерес, он перешел от простой информации к увлекательным историям из собственной жизни. К тому времени, когда был съеден салат из огурцов и подан карри со свининой и ямсом, весь конец стола невозмутимо слушал байки Мера Жиделка. Чуть позже он уже с помощью соли и вина рисовал на скатерти карты, повествуя о приключениях корабля «Золотая незабудка» во время Архипелагрской войны, а сидящие напротив вытягивали шеи, чтобы лучше слышать. Запас историй Мера Жиделка казался неисчерпаемым, и Майя пребывал в полном восторге.
Карри сменился крошечными вазочками с лимонным шербетом, и посол Горменед взял слово:
— Мы хотим сделать заявление, — произнес он, и его голос легко заглушил Мера Жиделка, как раз приступившего к описанию варварских обычаев на Острове Вершелен, — о событии восхитительном и беспрецедентном. Мару Севрасечед, Великий Авар, выбрал этот год, чтобы отпраздновать зимнее солнцестояние при дворе своего внука.
Чавар, заранее обо всем уведомленный, что-то внимательно изучал в вазочке с шербетом. Баризанские гости начали взволнованно переговариваться.
— Мы рады, — продолжал Горменед, — что Император и двор согласились приветствовать Великого Авара в Этувераце, и намереваемся тесно сотрудничать с лордом-канцлером, — он поклонился Чавару, — а так же со Свидетелем по иностранным делам, — он поклонился лорду Бромару, — чтобы приятно и достойно отпраздновать установление тесных связей между двумя нашими странами и начало царствования Эдрехазивара Седьмого, да будет оно долгим и процветающим!
Раздались аплодисменты, но Горменед и гости повернулись к Майе, и он понял, что от него ожидают ответной речи. Во рту у него пересохло, а руки дрожали, когда он отодвигал свой стул.
Лучше пусть это буду я, чем Чавар, сказал он себе; один взгляд на кислую физиономию канцлера укрепил его в этом намерении. Он вцепился в край стола так сильно, что кольца впились в пальцы, и сказал:
— Благодарим вас, посол Горменед.
Самым ужасным было то, что из головы мгновенно выветрились все слова, кроме тех, которые ни в коем случае нельзя было произносить вслух: «Во-первых, мы обещаем, что наш лорд-канцлер будет вести себя прилично, а во-вторых, нам всегда было интересно, что за человек наш дед». Наконец, ему удалось добавить, не очень убедительно:
