его не хватало.
— Вам тоже, друг мой, — сказал Пашавар, и все оставшееся до ужина время они с маркизом посвятили рассказам об отце Майи, давая ему некоторое представление о человеке, которого любили Ведеро и Идра.
Но Майя все еще думал о свадебном покрывале, и после того, как на стол подали груши со взбитыми сливками, спросил Лантевела:
— Как к вам попала эта вышивка? И простите, если наш вопрос невежлив, почему вы повесили ее в гостиной?
— Очень интересный вопрос, — воодушевился Лантевел. Он и в самом деле выглядел довольным. — Вашему Высочеству известно, что мы получили ученую степень в университете Ашедро?
— Нет, не известно, — сказал Майя. — Мы считали, что ученые, как правило, остаются в университетах.
— Действительно, — согласился Лантевел, — но наш старший брат в сорок лет стал служителем Чтео.
— О, — сказал Майя.
В качестве подтверждение Лантевел отвесил обществу небольшой иронический поклон.
— Ученого можно засунуть в Парламент, а священника нельзя. Тем не менее, мы обнаружили, что можем продолжать наши исследования, конечно, в меньших масштабах, но от этого ценность нашего занятия только возрастает.
— Да бог с ней, с вашей наукой, Лантевел. — Перебил его Пашавар. — Вы говорите, не умолкая, весь вечер, но так и не ответили на вопрос Императора.
— Выпейте вина, лорд Пашавар, — предложил Лантевел. — Сразу подобреете.
Пашавар оглушительно расхохотался; Майя уже догадывался, что эти двое старинные друзья, и оказывают ему великую честь, если не милость, позволяя ему наблюдать их дружескую перепалку.
— Хоть вам могло показаться, — сказал Лантевел, привлекая к себе внимание всех присутствующих, — что мы изучаем текстиль и историю Чедо, это не так. Целью наших исследований является филология. Это покрывало оставил нам близкий друг в качестве улишенатана, и мы им очень дорожим.
— Простите нас еще раз, — сказал Майя. Он потерял бдительность, стараясь не вспоминать вышитые подушки своей матери, — но что такое филология?
Тишина была острой, как осколок льда. Подозревая, что поднятые брови Лантевела не выражают ничего, кроме насмешки, Майя поспешил добавить:
— Нам действительно интересно. Видите ли, наше образование было несколько беспорядочным.
— Разве у вас не было репетиторов? — Недоверчиво спросил Пашавар.
— Нет, только Сетерис, — ответил Майя, слишком поздно спохватившись, что оскорбляет кузена, называя его просто по имени.
Пашавар опять фыркнул:
— Сетерис Нелар должен быть признан худшим в империи учителем.
— Нет, он был очень хорошим учителем, когда вспоминал о занятиях.
Майя в ужасе закусил губу и только теперь сообразил, что тепло, блуждающее по его телу, означает, что он уже достаточно пьян. Вино Лантевела оказалось крепче, чем он ожидал.
— Да? И как часто он снисходил до своих обязанностей? — В глазах Пашавара блеснул острый проницательный огонек. — Мы прекрасно помним Сетериса Нелара и его чувство собственного величия, которое он носил, как корону.
— Мы также помним, — подхватила Дач'осмин Лантевин, заработав хмурый взгляд от Осмеррем Пашаван, — о его непримиримой вражде с лордом Чаваром.
— Конечно, Осмер Нелар хотел стать лордом-канцлером, — сказал Пашавар. — Он отлично понимал, что в юриспруденции никогда не сможет продвинуться ни так быстро, как он мечтал, ни так высоко.
— Он был слишком высокомерен, — кивнул Лантевел.
— Да уж, — согласился Пашавар, — но мы так и не узнали, был ли он менее компетентен, чем Чавар.
Лантевел отмахнулся от этой очевидной провокации.
— Конечно, пост лорда-канцлера во многом политический, но тем не менее, он требует некоторого знания документооборота, которым Осмер Нелар не обладал.
— Он бы научился, — сказал Пашавар. — Лорды-канцлеры не бабочки-однодневки, все-таки. Новая возможность могла появиться только лет через сорок. Осмер Нелар был честолюбив и амбициозен, а его жена еще больше. Во всяком случае, так считал Варенечибел. Вот почему он не позволил ей сопровождать мужа в Эдономею. Он не хотел, чтобы они там плели интриги с удвоенной энергией, достаточно было ее бурной деятельности при дворе.
Он многозначительно посмотрел на Майю, но у Майи уже был готов новый вопрос.
— Так что же он сделал? Кузен никогда не говорил об этом, и никто в Эдономее не имел ни малейшего представления.
Он слышал, как Кево с Пелхарой не раз строили догадки, но дикость их предположений, а так же явная нелюбовь к Сетерису не позволяли принять
