столько россказнями, сколько правдивой, достаточно точной передачей истинных событий, случившихся в прошлом, а необычные образцы из собственной коллекции, к моему удовольствию, служили тому достаточным и ярким свидетельством.
Сейчас, пока я изучал серьгу незнакомца, эти факты проносились в моих мыслях. Думаю, что выражение моего лица – на котором отражалось не изумление от первой встречи, а скорее радость узнавания, – по-видимому, показалось убедительным и определило ход нашей дальнейшей беседы.
Казалось, он принял на веру все мной рассказанное (хотя и не доверял сначала), потому что поведение его стало более непринужденным.
– Любопытно, не правда ли? – заговорил он, и я убедился, что в голосе его нет ни малейшего признака былого отчуждения и напряженности. – Я об этих миниатюрных рельефах на диске.
– Чрезвычайно, – согласился я, по-прежнему сдержанно. – В самом деле, они поразительны… чтобы не сказать уникальны.
Вспомнив о повышенной чувствительности незнакомца, я испугался, что эти слова его заденут. Но можно было не волноваться.
– Истинно так, – кивнул он. – А по выражению вашего лица я заметил, что вам и впрямь доводилось видеть нечто подобное и прежде – вы ведь утверждали, что даже владеете несколькими. Позволите ли вы спросить, каким образом они к вам попали? Поймите, я не подвергаю сомнению ваши слова, но любопытно узнать, каким образом англичанин мог получить в свое распоряжение эти… ну, скажем, раритеты… и чем объясняется ваш очевидный интерес к ним.
Сочтя, что ничто не мешает мне ответить на его вопрос, я, попутно складывая вещи, поведал о том, как пришел к своей профессии: рассказал о юности, о годах работы учителем математики в ньюквейской школе; о том, как, живя на берегу моря, интересовался океанологией во всех ее аспектах (но больше как хобби, чем профессионально), о том, как позднее во мне вспыхнула страсть к нумизматике, когда я получил в наследство от умершего отца его коллекцию монет и медалей (он собирал ее всю жизнь); как к тридцати годам сменил профессию учителя на любимое дело. И еще я подтвердил, что среди многих сотен экземпляров, которые мне оставил мой старик, действительно были монеты или медальоны, сходные с серьгой.
Более того, я пустился в рассуждения о своих теориях и открытиях (или, скорее, об отсутствии таковых) касательно происхождения этих необычных, чем-то странно отталкивающих и в то же время восхитительных украшений. На мой взгляд, рассказал я, они появились в Англии между 1820 и 1830 годами, вместе с островитянками из южных морей. В конце я описал, по возможности детально, образчики из своей коллекции и то, когда и как они ко мне попали.
Когда я закончил, уже совсем стемнело – солнце скрылось за отвесными утесами на западе залива. Мой собеседник, все это время молча внимавший рассказу, наконец подал голос – он не крикнул, а скорее полузадушенно пробулькал или проквакал: «Аххх! Юго-запад! Ну, конечно! Привезены в Англию… моим народом. Все сходится, да. Только одно не сходится: вы сами! Я хочу спросить, откуда эта ваша одержимость золотыми пустячками? Потому что это в самом деле всего лишь пустячки для тех, кто их создавал. Но по вас этого не видно – у вас не те глаза, не тот подбородок, губы, вам в целом недостает того несходства облика, которое складывается из отличий. Если на то пошло, нет у вас и дополнений (то есть того, что вы, на свой манер, считаете «аномалиями»), необходимых для сколько-нибудь продолжительного… продолжительной жизни там! А ведь возможно, для вас все это и впрямь не более, чем стечение обстоятельств, чистая игра случая – включая мой визит сюда. Весьма примечательно!»
Я понятия не имел, о чем он толкует, – а если и догадывался, то отдаленно и в самых общих чертах, – и встал, собираясь уйти. Дело в том, что меня внезапно, ни с того ни с сего охватило непреодолимое желание как можно скорее убраться подальше из этого – уже нисколько не идиллического – уголка и от моего собеседника. Я вдруг остро почувствовал, что и место, и он мне совершенно чужды. Но не менее сильным было… желание узнать все, что еще можно было узнать, все то, в чем я еще не разобрался и чего не понимал.
Так или иначе, не успел я встать, раздался его голос:
– Ах, погодите! Да не спешите же так!
Его слова, хотя и гортанно-булькающие, по крайней мере звучали нормально, в сравнении с тем, что он бормотал перед этим, и он, очевидно, постарался взять себя в руки. Вероятно, поэтому я уступил естественному любопытству и остался сидеть. К тому же я не мог показать даже самому себе, что испугался того человека, неважно, разумен он или страдает каким-то душевным расстройством. Тем временем он продолжал:
– Вероятно, чтобы объяснить причины моего появления здесь, которые я ошибочно применил и к вам тоже, я должен изложить факты… рассказать вам историю? Я услышал ее давным-давно, а родилась она в тех же юго-западных графствах, где, по вашим словам, вы отыскали свои – хм, должен ли я назвать их экзотическими, хотя для меня они таковыми едва ли являются? – словом, свои собственные образчики. А потом, в награду за ваше терпение, ваше общество, вы должны позволить мне подарить вам то украшение, которое вы теперь держите в руках. Надеюсь, оно станет неплохим дополнением к вашей коллекции.
Прежде чем я успел выразить протест или вернуть ему вещицу, он замотал головой:
– Нет, нет! Когда я закончу свою… свою историю, вы убедитесь, что эта побрякушка, этот пустячок – самое малое, что я мог бы отдать за удовольствие провести лишних несколько минут в вашем достойнейшем обществе.
После этого мне ничего не оставалось, как снова сесть и слушать, страдая от зловония. Между тем свет с каждой минутой мерк, а воздух становился прохладнее, но, увы, не свежее. После долгой паузы – видимо, он собирался с мыслями – незнакомец продолжал:
– Жил когда-то в Корнуолле юноша, влюбленный в море. Младенцем его нашли лежащим на берегу, там, где прилив не мог его достать. Сирота рос на
