И девушка была другая, не русоволосая, пухленькая, с фарфоровыми кукольными зубками и ямочками на щеках, а чернявая, сухощавая, бледно- смуглая. Но Вейнбауму она кивнула вежливо, и он уселся на свой обычный стул, укрепив трость меж острыми коленами.
Они поменяли всех девушек в городе, подумал он.
Кофе, впрочем, оказался хорош. Даже лучше, чем обычно.
– А, вы виделись с Вертиго. Судя по вашему унылому виду.
В зрачках Вейнбаума одинокий огонек свечи распался на две красноватые точки.
– Да, – сказал он и хотел взять печеньку, но нечаянно нажал на нее слишком сильно, и она рассыпалась крошками. Он пошевелил кучку крошек пальцем. – Классический сюжет, да. Заезжий рыцарь и увечный король. Рыцарь должен победить короля или исцелить его. Исцелить предпочтительней, поскольку тогда, по канону, рыцарь должен узреть Грааль. Только Грааля нет, вот в том-то и беда. Нет и не было. Здесь, кстати, кажется, есть еще один театр, в городе? Драматический.
– Был. Но, можно считать, прогорел. В переносном смысле. Держится только на местных графоманах. Графоманы, видите ли, тщеславны, а некоторые еще и богаты. Они готовы финансировать свои опусы. Но, к сожалению, богатых графоманов всегда меньше, чем просто графоманов.
– А голодных актеров – много.
– Да уж больше, чем богатых графоманов.
– Зачем все это? Ах, да. Вам скучно. Вы очень долго живете, и вам скучно. И вы держите эту ресторацию, и еще две ресторации. И, возможно, прикупаете еще парочку. Таких, чтобы туристам понравилось. Но туристам все время нужно что-то новенькое. Им надоело слушать про черную вдову и могилу вампира. Про масонов и про сильфов. Даже про сопротивление надоело, уж это-то вдвойне, поскольку там слишком много правды. И да, есть еще Валек, а он бывший историк. У него наверняка есть кое-какие идеи. Касательно туризма. И касательно истории. Индивидуальный подход. И каждый приезжий уезжает обратно со своей историей. И в конце концов все эти истории…
– Все не так, как вы думаете, – сказал Вейнбаум.
– Разве? – в свою очередь спросил он. – Разве не весело устраивать все эти розыгрыши? Нанимать актеров, дурить бедных приезжих? Так, наверное, было весело меня пугать… спасать, водить за нос. Сбивать с толку. Подбрасывать идеи и тут же отрицать их. Это он вам все рассказал, да? Когда-то давно, со смешком, за чашечкой кофе, за рюмочкой настойки. За третьей, четвертой кружкой пива. Он много пьет. Так ему легче.
– О! – Смуглая и чернявая подавальщица поставила перед Вейнбаумом томно истекающую ромовую бабу, и Вейнбаум энергично ткнул в нее ложечкой. – Теперь вы демонизируете меня! Вам просто обязательно нужно кого-нибудь демонизировать!
– Нет-нет. Я знаю, вы не ради собственной выгоды. Просто история – это кровь и грязь. Это позор и предательство. А городу нужен миф. Полнокровный настоящий миф. Свои гении. Свои мученики. Баволь отлично пойдет. Кружки с Баволем. Принты с Баволем. Небольшой магазинчик при музее. И еще парочка – один на площади Рынка, другой на Ратушной. А еще чуть-чуть, и можно будет раскрутить Ковача. Фестиваль его имени, конкурсы его имени, все такое.
– Но вы же поверили? – весело сказал Вейнбаум. – Признайтесь! Вам же самому хотелось, чтобы было что-нибудь этакое. Всем хочется. Такова человеческая природа. Отыскать среди крови и грязи, среди безнадежности потаенную дверь и ускользнуть через нее и там, за дверью, увидеть свет, и буколический пейзаж с горами и морем, и ангела с оливковой ветвью. И, там за этой дверью, никто не умирает, и не расстается, и чудо щекочет тебя нежным перышком.
– Поверил? – наверное, все-таки лучше было бы пересидеть до поезда в вокзальном буфете. – Возможно. На какой-то миг. Костжевский… он переигрывал. Вы подобрали хороший типаж, но это не Костжевский. Тот Костжевский давно уже мертв.
– Не согласен, – сказал Вейнбаум. – Всегда должен быть Костжевский. Если есть город, должен быть Костжевский. И Валевская. И Ковач. А как же иначе.
– Каббалистика, – сказал он устало. – Опять каббалистика. Кстати, а куда на самом деле подевался Шпет?
– Ах, Шпет? Его срочно попросили прочесть лекции в одном загородном клубе. За очень неплохие деньги. За ним приехал прекрасный новенький автомобиль и увез его. Еще пара дней, и он вернется, и знаете, он абсолютно ничего не заметит. Но, конечно, ему придется извиняться перед Воробкевичем. Впрочем, они помирятся. Такое уже бывало.
– Музей восковых фигур тоже принадлежит вам?
– Ах, нет. Мареку.
Огонек свечи в плошке метнулся, присел, подпрыгнул, черты лица Вейнбаума на миг исказились, маска, сквозь которую проступает иная, нечеловеческая сущность. Может быть и другая история, подумал он, история о древних существах, незаметно, исподволь, опутавших город медовыми нитями своих странных интриг, своих непонятных стороннему глазу игр, своих привычек, своего постоянства, но такие истории, кажется, уже выходят из моды, да и вообще это, кажется, тоже уже было. Нет, Вейнбаум – тоже орудие. Это город творит свой миф, по своей прихоти вызывая из небытия тени и управляя ими.
– Я рад, что Шпет жив, – сказал он. – Он мне по-своему даже понравился.
