Первую партию стекла Ксан окрасил синим и белым фритом. Он взял выдувальную трубку и стал формовать стекло на доставшейся ему по наследству плите, держа наготове щипцы, ножницы и деревянные бруски в ведре воды. Придавая сосуду форму, он пожалел, что рядом нет ученика, который бы помогал с крупными деталями. Он поставил кувшин в духовой шкаф дожидаться обработки кромки и ручки. Когда кувшин будет готов, Ксан нагреет его еще раз, теперь уже в печи для отжига, а затем зачерпнет прутом еще стекла из печи, чтобы сделать ручку и кромку на горлышко.
Ксан почти все время работал молча, только иногда заговаривал с кошкой. Временами он насвистывал незатейливую мелодию.
Он работал весь день, переходя от горна к горелке, затем к духовому шкафу, от шкафа к горелке, от горелки к печи для отжига, где готовое стекло медленно остывало. Когда стеклянный бой закончился, он расплавил следующую партию и оставил ее доходить, чтобы все пузырьки воздуха вышли из вязкой стеклянной массы на поверхность. Он снял влажную футболку и снова лег вздремнуть. Проснувшись, он взял из чана с водой стеклянную трубку и нагрел ее.
К закату печь для отжига уже была полна чаш, кувшинов и ваз. Сквозь стекло тянулись золотые и рубиновые полосы цвета подмороженной дикой хурмы. Набор маленьких тонкостенных чаш и ваз с металлическими отблесками играл сине-зелеными оттенками павлиньего хвоста. Ксан бросил в окно печи газету, чтобы снизить содержание кислорода и смягчить цвет стекла.
– Сегодня я много успел, мисс Фрици. Выполнил заказы на большой голубой кувшин и набор маленьких. Потом возьмусь за тонкую работу, начну с переливчатой вазы с зелеными стеблями и листьями – с лапчаткой или увулярией.
Ксан подбросил в печь еще дров и зевнул. В ту ночь он спал недолго и не увидел ни одного сна.
День шел за днем – время то тянулось медленно, как работа стеклодува, растягиваясь, словно сверкающие нити расплавленного стекла, то вдруг пускалось вскачь, летело каплей раскаленной стеклянной массы, скатывающейся по выпуклой стенке вазы.
К шестому дню под глазами у стеклодува залегли тени, а в ушах стоял звон, словно разлеталась на осколки сотня тонкостенных ваз. В два часа ночи он оторвался от работы: в окне через рожки растущего месяца перепрыгнул метеор. Ксан так увлекся, что делал перерывы, только чтобы подремать или сходить в душ. Он стал забывать о еде и подолгу смотрел в горн: вид живого, дышащего, сверкающего стекла доставлял ему странную радость. Печи для отжига уже были заполнены изделиями – радужными, опаловыми, прозрачными. Ксан сонно поднял взгляд и увидел рядом с горячими вазами крохотное дитя, но, когда он ахнул, ребенок исчез. Он чувствовал каждую клетку своего тела – ныли после необычных испытаний руки, спина и ноги, усталость давила на шею, как ярмо, и клонила ее вниз.
На седьмой день Ксан мечтал только об отдыхе, но заставил себя продолжать: слишком близка была победа, чтобы дать огню погаснуть. Все, что он сделал в тот день и в следующую ночь, было темно-синее, фиолетовое и зеленое с золотом. Изделия в печах для отжига напоминали стекло из сна – такую посуду приняли бы как должное жители сказочного мира, но не здешнего. Рыжая кошка потрогала лапкой темную каплю, застывшую на полу, и убежала. Ксан поймал себя на том, что голой рукой потянулся к раскаленной чаше, и привел себя в чувство хорошей пощечиной. С каждой минутой его все больше клонило в сон. Все вокруг расплывалось, словно отдаляясь. Он сделал крохотный чайничек на четырех ножках – мечту ведьмы. Он сделал вазу с узором, похожим на отпечаток пальца. Он сделал вазу-флейту, вазу-цветок, вазу-толстушку, грубоватую, но красивую. Он задремал, не выпуская из рук трубки, испортил чашечку цветка, проснулся и встряхнул головой, как выходящая из воды собака. Сон улетел, как капля, но тут же поднялась новая волна дремоты, грозя сомкнуться над головой.
В последние утренние часы перед окончанием срока он сделал вазу – такую маленькую, что ее можно было спрятать в кулаке. Она получилась такой же сумрачной и загадочной, как и другие. Никогда еще он не выдувал столько стекла за один присест – и никогда изделия так его не удивляли. Когда он осмотрел печи для обжига и столы, то увидел, что вазы, чаши и кувшины высятся, как экзотический пейзаж инопланетного царства, – от ярких, как заря, изделий первых дней до последних сумрачных работ.
Их форма, цвета и блики света, играющие на них, тронули его до глубины души. Слезы затуманили игрушечный ландшафт.
– Здорово получилось. – Собственный шепот прозвучал у него в ушах, как шум волны в морской раковине.
Закрывшись рукавицей от жара, он заглянул в пляшущий огонь печи. Оранжевое сияние переливалось на углях, как чистая вода на камнях речного дна.
– Что за…
Споткнувшись, Ксан отступил назад и вгляделся внимательнее. В печи только темные вазы – что же такое он увидел? Он нащупал трубку и сунул ее в печь. Пошарив в глубине, он окончательно удостоверился: что-то ползает в углях.
Его затрясло – все кости словно обледенели от усталости.
Взяв лопатку с длинной ручкой, Ксан подцепил угли и вытащил их из печи. Щеки тронуло жаром, хотя угли уже остывали – он перестал подбрасывать свежее дерево. Он разгреб угли щипцами и увидел, что какое-то создание свернулось вокруг рыжего, пышущего жаром уголька, точно ища тепла и защиты.
Ксан потянулся к таинственному существу рукой в перчатке – оно отпрянуло. Ксан схватил уголь щипцами и потряс – зверек сначала прижался к раскаленному углю плотнее, но все же не удержался, упал и распластался на поддоне.
Ксан перенес огненное создание на мраморную плиту. Когда он нагнулся посмотреть, что сотворил огонь, то задрожал от восторга. Оранжевое сияние
