колледж, попросил родителей помогать ему деньгами целых четыре года, а потом, когда закончил колледж лучше всех в группе – по специальности не какой-нибудь там, а «живопись» (которая даже ученой степени не дает, чтобы найти работу и отдать долги, в которые влезли родители, платя за его образование), – приехал домой и сообщил, что он гей. Не успели мы и слова сказать, ни хорошего, ни плохого, как он снова сбежал, и даже трубку не брал, когда мы звонили. А когда он наконец соблаговолил откликнуться, то папа с мамой ничего от него не видели, кроме коротких телефонных звонков и электронных писем с просьбами о материальной помощи.
Пять лет, значит, от него практически ни слуху ни духу, и вот он вдруг объявляется и приводит домой парня по имени Тристан, который играет на фортепиано лучше, чем наша мама, а корову видел только по телевизору. И от нас Томми ожидает, чтобы мы встретили его, как ни в чем не бывало, чтобы, значит, не смущать парнишку, и слова не сказали о том, что четыре года назад он удрал, никого из нас не послушав. Вот такой он человек, Томми Терлекки, мой старший брат, американский художник-сюрреалист-гей, широко прославившийся в узких кругах не своими изображениями сказочных созданий и волшебных видений, а ужасными, карикатурными семейными портретами, на которых мы представлены в самых смехотворных ролях. «Американская готика»: отец с вилами наперевес, мама протягивает к зрителю вязальные спицы и моток шерсти, как будто уговаривая тоже попробовать, я, угрожающе скрестив руки на груди, хмурюсь из-под оборок чепца на Томми, который сидит у моих ног, расстегивая тесный детский костюмчик в стиле позапрошлого века. Что я не люблю в этих картинах, так это то, что он про нас все наврал. На картинах Томми показывает, что на него давит образ жизни его семьи, но Томми сам же нас в эти костюмы нарядил. Он изобразил нас такими, какими он нас видит, а не такими, какие мы есть на самом деле, и в своих картинах театрально выставил напоказ конфликт, который сам же и придумал.
Однако же, если взглянуть на это дело с практической точки зрения, надо сказать, что серией картин «Американская готика» Томми создал себе имя, чего нельзя сказать о том цикле, над которым он сейчас работает, – «Сыны Мелюзины». Эти картины похожи на его ранние работы со сказочными животными, которые искусствовед, отбиравший картины для выставки, посчитал слишком претенциозными по сравнению с «многообещающими абсурдистскими, полными глубокого самоанализа семейными портретами, созданными молодым дарованием из диких степей Огайо». Спасибо тебе, Гугл, что рассказываешь мне о том, что мой братик поделывает. «Сыны Мелюзины» все как на подбор мускулистые красавцы с голой грудью, змеиным хвостом и лицом, как у Тристана. Все они невероятно прекрасны, и все жутко страдают – кого выбросило из воды, кто задыхается в грязных городских переулках, кто высыхает и истекает кровью на пляжах, кто попался на застрявший в щеке рыболовный крючок. Как сказал Томми, показывая нам эти творения, «это новый Христос». Мама с папой, разумеется, покивали: «А-а-а, понятно».
Томми сказал, что хочет повесить свою «Американскую готику» в гостиной. Это выяснилось, когда мы, собравшись впервые за столько лет, сидели и разговаривали, а его друг Тристан вежливо улыбался. Еще мы пытались тактично выведать, что же Томми делал все эти годы, и по мере возможности узнать у Тристана, кто же он-то такой. «Боюсь, что жизнь моя ужасно скучна, – сказал Тристан, когда его спросили, что он делает в городе. – Моя семья, понимаете ли, довольно богата, поэтому я занимаюсь в основном тем, чем захочется в данный момент».
«Обеспеченная семья… Скучная жизнь… Занимаюсь тем, что в голову взбредет в данный момент…» Я просто поверить не могла, что мой брат встречается с этим парнем, а тем более планирует с ним пожениться. Но это ведь Томми, напомнила я себе, и в ту же минуту он сказал: «Мама, папа, если вы не возражаете, мне хотелось бы повесить одну из картин „Американской готики“ здесь, в гостиной. Раз уж мы с Тристаном некоторое время с вами поживем, неплохо нам внести и свой штрих в интерьер».
Томми улыбнулся. Тристан тоже улыбнулся и, посмотрев на маму, чуть пожал плечами. Я кинула на них злобный взгляд из своего угла и нарочно скрестила руки на груди. Томми это заметил и, изобразив тревогу на лице, спросил меня, что не так. «Я просто не мешаю жизни подражать искусству», – ответила я ему, но он только озадаченно на меня посмотрел. Притворщик, подумала я. Он прекрасно понял, что я имею в виду.
Не успел закончиться тот первый вечер, как я поняла, что так все будет и дальше, пока Томми и Тристан живут с нами, ожидая, когда рядом с родительским домом достроят их собственный: Томми будет править бал, словно дирижер оркестра, помахивая своей волшебной палочкой. Он усадил маму с Тристаном рядом за пианино и упросил их сыграть «Душу и сердце». Некоторое время он стоял у них за спиной и подпевал, а потом махнул папе, чтобы и он присоединился. Он попытался и меня втянуть в это своей очаровательной шкодливой ухмылочкой, которой он умудряется перетянуть на свою сторону всех – родителей, учителей и даже полицейских, когда те ловили его за превышение скорости на проселочных дорогах. Но я молча покачала головой и вышла из комнаты. «Мег?» – жалобно позвал он вслед. Пианино замолчало, и я услышала, как они шепчутся между собой, не понимая, на что я в этот раз взъелась.
Ну что ж, я не славлюсь легким, уживчивым характером. Учитывая умение Томми устроить людям жизнь, как на картине, и мою несгибаемую силу воли, а проще сказать упрямство, наши родители наверняка гадали, не подменили ли им детей злые эльфы темной ночью. Тогда стало бы ясно, почему Томми кого угодно может очаровать, даже в глухой глубинке, где люди к геям не всегда тепло относятся. Понятно было бы, почему люди, полюбовавшись созданиями на его первых картинах – полузверями, полулюдьми на городских улицах и деревенских дорогах, – как-то нервно начинают на него посматривать. А еще это, несомненно, объяснило бы, почему я без малейшего труда решаю любую математическую задачку, а также все задачи по физике и химические уравнения, которые мне только задают учителя. И, разумеется, откуда у меня моя знаменитая сила воли. Она у меня такая, что иногда я чувствую ее внутри себя, как нечто чужеродное.
Наша мама – эдакая серая мышка, всю жизнь живущая в нашем маленьком городке в заднице мира, Огайо. Главная городская площадь – не площадь