Осознание самого себя пришло сразу, но Кирилл никак не мог идентифицировать место, где он находился. Простой интерьер комнаты с русской печью посередине навивали положительные воспоминания.
Тишина. Все спокойно, но почему-то охотник в своем внутреннем душевном пространстве не находил себе места.
И еще… Какой сейчас час? Утро или вечер?
Панкратов привычным жестом попытался вскинуть левую руку и посмотреть на часы и… не смог.
Слабость, разливающаяся по всему телу, пугала и удивляла.
– Что со мной? – одними губами слабо прошептал человек. – А где?
И тут он все вспомнил. Старшего и младшего Афанасьевых, скоротечный бой с черными пришельцами, пленение и допрос инорга, пойманного в сеть.
Рана! Он забыл, что ранен. Отодвинул тулуп и увидел тугую повязку на ноге. Повязка была свежей – без нелицеприятных пятен и крови. Видимо, кто-то наложил ее на место ранения не менее часа, может быть, двух назад.
Панкратов, как древний старик, медленно протянул руку к близкому подоконнику, где у егеря Афанасьева лежал крупный осколок старого зеркала. В зеркальном отражении Кирилл не сразу узнал землистого цвета физиономию с темными кругами под глазами.
– Господи! – вновь прошептал он. – Какое лицо грязное.
Панкратов попробовал вытереть круги, но не смог. Несчастное зеркало выпало из рук и разбилось, звонко тренькнув на прощание. Кирилл опустил голову на серую подушку и тихо смотрел в побеленные известью черные доски потолка. Никаких умных мыслей не было, да и слов тоже.
Так и пролежал два безмолвных часа, слушая шум дождя и завывания ветра в печной трубе.
Наконец-то в сенках послышались звуки – топот, похлопывания и кашель.
Афанасьев ввалился в комнату, улыбаясь и отряхивая воду с плаща. Бросил взгляд на друга, нахмурился было, но быстро согнал с себя тревожное выражение, отвернулся к стене, повесил на крюк «дождевик» и ружье, кашлянул.
– Ну как ты? Как самочувствие?
Панкратов зашевелился и медленно ответил:
– Слаб что-то. Голова болит, как будто после контузии.
Егерь согласно покивал головой.
– Кушать будешь? У меня тут бульончик из чирка сварен. В печке вон томится – тебя дожидается. Ты, Кирюша, почитай, три дня в горячке промаялся. Все бредил и бредил. Стонал.
– Как это – три дня? – удивился Панкратов. – Мы же с тобой вместе, Василий Митрофанович, вчера пилота допрашивали. Он рассказал, что его зовут Метус. Он из Серой Семьи. И это… Ну, это такой отряд у них из конгломерата «Бегущих впереди». И еще много чего.
Афанасьев выпрямился, с подозрением посмотрел на своего гостя, вытер руки полотенцем и принялся хлопотать, собирая на стол. При этом хозяин ворчал и тараторил, как недовольная бабка на деревенской ярмарке:
– Вот и в бреду ты тоже самое повторял. Лоб, как кипяток! Одного пота из тебя целый тазик вышло. Мы с Серьгой тебе уколы ставили – антибиотики. Сколько было – целых три! Тряпицу влажную на голову накладывали, повязки меняли. Уж мы и так, и эдак. Боялся одного только – чтоб не помер. А ты бредишь и бредишь. Потом Серега мой возьми и скажи, мол: «Папка, а вдруг на дядю Кирилла захваченный инопланетянин воздействует!» И правда! Я-то психованный, хватаю старую оглоблю в сарае и давай зверюгу лупасить по кумполу, пока не успокоился! Глядь, а ты на поправку сразу пошел – уже спишь сном праведника. Испарина пропала и бред сам собой затих.
Афанасьев налил в глубокую миску темный утиный бульон, из матерчатого мешка насыпал малость сухариков, подул на суп, помешал ложкой.
– Нако. Испей. Прямо через край. Сразу оживешь!
Панкратов молчал, думая о своем. Что-то не стыковалось, что-то не складывалось.
– Давай, говорю! – напирал егерь. – Взял миску – ешь!
Кирилл послушался, запричмокивал – потек теплый жирный супчик по подбородку. Полегчало сразу, даже ноги на нарах свесил:
– Это, что же, я тут три дня без сознания валялся?
– Четыре, Геннадьевич, четыре. Но в бреду – три.
– И что я тебе в бреду этом рассказывал?
– А я не записывал. Лечить тебя надобно было, поить постоянно от обезвоживания. Лихорадило тебя шибко! Метался по лежанке, думали – все, конец приходит герою нашему. Отваром из сбора травушек поили, дежурили по очереди.
Панкратов пристально посмотрел в глаза Афанасьеву и требовательно спросил:
– И допроса не было?
Егерь взгляда не отвел:
– Какого допроса, Кирюша? Мы, как притащили иноземца сюда, как заковали в кандалы, там ты и упал в беспамятство. Первый денек самый страшный
