– Гм… А что за души такие? Продавшиеся нечистому?
– И это мне неведомо, владыко.
Макарий, пытливо поглядев в глаза царевича, отступился до времени, и разочарованный, и успокоенный одновременно.
– М-да, понятно, что ничего не понятно. А вот насчет того, чтобы скреплять клятвы. Это как?
В этот раз мальчик на отца оглядываться не стал, довольно равнодушно ответив:
– Если во время крестоцеловальной клятвы крест будет в моих руках, то отринувший присягу заплатит за то жизнью или долгими муками.
Судя по взглядам взрослых, которыми они обменялись, головы у них уже шли кругом, и спрашивать что-то еще они попросту опасались. Переварить бы то, что уже услышали!.. Впрочем, царственный отец хотя и слушал сына более чем внимательно, но раздумывал явно над другим, время от времени с силой сжимая резные подлокотники креслица или теребя кончик рыжеватой бороды.
– Хорошо, Митя. Возвращайся к своим занятиям.
Поправив чуть-чуть перекосившуюся тафью на сыне и ласково поцеловав в щеку, царь проводил его до выхода из светлицы. Вернулся, тяжело осел на свое место и уставился на вернейшего из сподвижников и мудрейшего из соратников. Того, кто наставлял и утешал когда-то его самого, посильно ограждая от множества обид, чинимых сироте властными опекунами. Не раз находившего правильные слова и своевременный совет… Им многое предстояло обсудить.
– Говори.
Дьяк, официально приставленный к наследнику, дабы облекать все его желания в правильные и доходчивые словеса для мастеровых людишек (а неофициально – глядеть, внимать и запоминать), послушно склонился, одновременно снимая обвязку с небольшого свитка.
– Первым делом было указано изготовить две клиновых давильни[87], каждая весом в тридцать три пуда, из свиного железа[88]. Исполнено мастерами Бронного приказа по рисункам Димитрия Иоанновича. Вторым – особливые бумазейные мельницы, валки для кручения и иную ремесленную утварь, по рисункам его же руки. Сей урок исполнили в царских мастерских. Также было приказано доставить в бумагодельню мела, рыбьего клея, конопли и льна, а из лабазов Аптечной избы…
Повинуясь небрежному взмаху руки великого государя, дьяк понятливо опустил неинтересные мелочи.
– Уроки мастеровым людишкам задавал сам, на скудоумных не серчал, а с немалым терпением наставлял их в новом деле. А перед тем как бумазейное тесто в лотки лить, тако же все перещупал и проверил. Да и потом что-то непонятное делал, перед тем как шелковые платы с листами в давильню закладывали.
– Угум. И что, хороша ли бумага вышла?
– Про то мне неведомо, великий государь, – Димитрий Иоаннович указал без него листы не вынимать, а пуще того рядом с давильней охрану учинить, чтобы его трудов кто по недомыслию не испортил.
– Ступай.
Вновь небрежно шевельнув пальцами, властитель Московского царства отослал прочь верного слугу и позволил себе немного помечтать. Если у сына получится с этой его новой бумагой (дай-то бог!), – значит, получится и все остальное. Драгоценный фарфор, чья стоимость равна его же двойному весу в серебре – а зачастую и в золоте! Стекло листовое и посудное, большие зеркала, добрая сталь… Представив, как наполнится его казна, великий князь не удержался и вскочил на ноги, нервно заходив по кабинетной комнате. Полная казна – это скорое завершение строящихся засечных черт на границе с Большой ногайской ордой и крымчаками и начало сооружения новых. А также малых крепостиц и острогов для пограничных сторожей. Появится добрая земля для испомещения верных служилых людей – меньше будут угонять в полон черносошный люд, легче станет стеречь окраины державы. Будет много хорошей стали – появится много добрых сабель, пищалей, фузей и крепких доспехов. А значит, битвы с литвинами и поляками будут забирать меньше православной крови! Да и воеводы перестанут постоянно жалиться, что вороги-де лучше вооружены и защищены. Одна мысль цепляла другую, разум десятками перебирал самые соблазнительные идеи, когда Иоанн Васильевич не выдержал и едва ли не бегом отправился в крестовую, молиться и успокаивать свой дух. Сколько пролетело времени за этим занятием, он не считал, а личная челядь и ближные бояре беспокоить своего повелителя не осмелились, вполне разумно опасаясь вызвать на себя его гнев…
– Отец!
Что не осмелились сделать родовитые бояре – с легкостью сотворил юный наследник, буквально светящийся от радости и удовольствия, – а следом за ним в святая святых Теремного дворца, царский Кабинет, с заметной робостью и смущением ступил и его подручник, Мишка Салтыков.
– Батюшка?..
– Здесь я, Митя, здесь. Никак похвалиться пришел, разумник мой?
– Да!
Глядя, как его вечно сдержанный сын открыто улыбается, по-доброму усмехнулся и сам государь.
– Ну хвались.
