он пытался боднуть ее острой макушкой, хлестко оттянула полотенцем по ушам. Шуликун затих и обмяк, его лапки безжизненно свесились вдоль туловища. Александра распахнула заднюю дверь и выкинула мелкую тварь в сугроб. Второго выпихнула коленом под зад. Одного за другим Александра выгоняла шуликунов прочь. По мере того как их становилось все меньше, редела и толпа. Люди расходились, разочарованно опустив головы. Кафе пустело. Расплачиваясь и бросая скомканные салфетки в тарелки с объедками, люди медленно текли к выходу.
— Может, автограф возьмем? — спросила мужа молодая женщина с плохо вымытыми волосами. На руках у нее сидел чумазый мальчишка, еще один, постарше, цеплялся за ее свитер, чтобы не потеряться в толпе.
— Возьми, — хрипло ответил муж, почесывая ногу сквозь растянутые спортивные штаны. — Хотя мне старикан больше понравился.
— Думаешь, скоро выгонят? — спросила жена.
— Черт его знает. Может, дальше пройдет. Так что возьмем на всякий случай.
Они разговаривали, стоя возле Мельника, будто возле экспоната в музее восковых фигур. Муж пошарил в кармане своих штанов, достал измятый лист бумаги и шлепнул его на стойку перед Мельником.
— Пиши давай, — требовательно сказал он.
Мельник вспыхнул от ярости, но из-за детей сдержался и покорно расписался на грязном клочке.
Семья ушла, в кафе не осталось никого, кроме Мельника, Александры и женщины с фотографией Сережи.
Мельник посмотрел на мясо, которого в тарелке осталось довольно много. Спиной он чувствовал пристальный взгляд женщины, и, хотя есть ему хотелось очень сильно, а мясо выглядело аппетитно, кусок не лез в горло. Чтобы не сидеть над тарелкой просто так, Мельник подобрал со стойки забытую кем-то книгу. Она была маленькая, в бумажной серо-зеленой обложке с изображением молнии над ведущим в никуда шоссе. Корешок был переломлен, и книга раскрылась посередине. «You see, — прочитал он, — I am the only one of us who brings in any money. The other two cannot make money fortune-telling. This is because they only tell the truth, and the truth is not what people want to hear. It is a bad thing and it troubles people…» [5]
За спиной послышались легкие шаги — женщина с фотографией Сережи ушла из «Мельницы». Теперь никто не смотрел Мельнику в спину, но у него все равно не получилось доесть.
Автобусы подъехали к парку. Толпа перед оградой стала еще больше. Люди посмотрели первую серию шоу и новости, в которых обсуждались убийства. Теперь они хотели видеть все собственными глазами.
Медиумы медленно двигались сквозь толпу. Ассистенты — крепкие мужчины в темных футболках — отодвигали в сторону поклонников. Мельник шел последним. Женщина с фотографией Сережи рванулась к нему сквозь толпу, проскользнула под рукой ассистента и упала на колени, вытянув перед собой руки, в которых держала свою картонку. Ее обветренные, растрескавшиеся губы что-то шептали. Мельник отстранил от нее ассистента, наклонился и услышал, что она говорит:
— Помогите! Пропал. Полгода нет. Никто не может найти. Никаких следов. Я с ума схожу. Где он? Его мучают? Скажите мне! Скажите мне! Скажите! Я знаю, что он жив. Ему плохо? Скажите!
Шепот перешел в крик. Фотография упала на землю, две иссохшие руки вцепились в руки Мельника. Сразу три оператора, протиснувшись сквозь зевак, снимали неожиданный эпизод.
— Я ничего не могу, — сказал Мельник. — Я не ищу людей по фотографиям. Я хочу помочь, но не знаю как.
— Ты врешь! — зло выкрикнула она и вскочила на ноги — Ты просто не хочешь! Тебе плевать на меня! Его мучают там, а ты ходишь мимо меня в своем красивом пальто!
Она плюнула Мельнику в лицо и бросилась к нему, целясь в глаза скрюченными пальцами, тонкими, как когти большой птицы. Мельник раскрыл объятия, и она, не ожидая этого, упала к нему на грудь. Он обнял ее и стал качать, успокаивая. Люди в толпе глазели на кликушу, некоторые с состраданием, некоторые — смеясь.
Мельник и женщина обнимались, их тела прижались друг к другу плотно, словно были телами влюбленных, которым предстояла разлука.
Женщина что-то шепнула. Камера уловила едва заметное шевеление ее подбородка, но разобрать сказанное слово было невозможно. Казалось, и Мельник не должен был расслышать: слово ударилось в его грудь, запуталось в тяжелом драпе пальто — но он услышал.
— Жив, — сказал он, отстранил от себя женщину, поднял с земли картонку с фотографией мальчика, бережно отряхнул ее и протянул в сторону руку. Кто-то из зрителей тут же вложил в нее ручку, заготовленную для автографов. На обратной стороне картона Мельник написал несколько слов. Его движения были размашисты и злы. Кончик стержня утопал в мягком картоне, оставляя глубокие борозды. Мельник был очень красив в эту минуту, его синие глаза сверкали, сильные плечи расправились, он даже как будто вырос и поднялся над толпой.
Закончив, он нашел глазами полицейского и отдал ему картонку, сказав:
— Он держит ребенка в доме. Дом бревенчатый, старый. Рамы на окнах двойные, покосившиеся, с облупленной краской. Грязные окна и стекла плохие, волнистые, через них все искаженное — знаете? Перед домом… слово забыл… низкий забор из тонких реек… палисадник! Без цветов, конечно, там
