угол стоящего перед зеркалом комода. Соколов обернулся и посмотрел на него с выражением превосходства и удовлетворения. То, что сделал его противник, казалось Мельнику и правильным, и отвратительным одновременно.
— Будьте добры, покиньте мою приемную, — чеканя слова, произнесла директор музея, и вся толпа вывалилась в коридор через узкие двери. Соколова и Мельника прижали друг к другу, они были вынуждены идти бок о бок, окруженные возбужденными людьми.
— Это было мерзко, — сказал вполголоса Мельник. — Зачем вы сделали это так: на глазах у всех, под камерами?
— Потому что вы меня вынудили, — ответил Соколов, — Я предупреждал. Вы отвечаете за мой поступок точно так же, как и я сам. Мало того, вы отвечаете и за смерти девушек. Вы об этом не думали?
— Что за бред вы несете?!
— Дело в том, что, если бы вы не появились, мне бы это даже в голову не пришло.
— Черт знает что! Первое правило хорошего шоу — все держать под контролем! А это какой-то балаган! Да, они все сказали верно, мы проверили каждое слово, каждое слово — стопроцентное попадание! У обоих! Даже монеты оказались в стене, и черт знает как они об этом узнали, потому что подложить их туда было совершенно невозможно! Но как — как я могу выстраивать драматургию шоу, если не знаю, что будет дальше? А если они провалятся в следующий раз, а?! Если никто ничего не сможет сказать, потому что хрен знает от чего это у них там зависит — от погоды, положения луны, от месячных… Тогда все, следующий выпуск просядет и зритель от нас отвернется!
Нет, это решительно, решительно невозможно! Буду серьезно с ними разговаривать. Пора загонять их в рамки. Никто же, в самом деле, не просил их демонстрировать свои таланты, если уж они и в самом деле есть. Это вообще здесь никому не нужно!
И без того сложные отношения между Настей и Ганей йод огревало то, что время от съемок одной передачи до съемок другой неумолимо сокращалось. Стремились успеть к финалу, который традиционно шел в прямом эфире, чтобы зрители могли голосованием выбрать лучшего участника. Решения нужно было принимать быстро, а они сцеплялись по ничтожнейшему поводу, шипели друг на друга, как кошки. Странная, незапланированная дуэль между Мельником и Соколовым стала катализатором, который довел их отношения до точки.
— Ганя, у нас нет времени. Монтируй, как я сказала, — угрожающе просвистела Настя. Она хотела представить дело так, словно Мельник ничего не смог сказать, и Соколов явился исправить ситуацию. Но у Гани оказалось свое мнение. Он расправил плечи, взглянул на нее насмешливо и свысока:
— Знаешь что? Ты программу к съемкам подготовила — и отдыхай. Теперь я тут главный. Я принимаю решения, Настя. Не бери на себя слишком много.
Настя осеклась и посмотрела на него, не понимая, как теперь себя с ним вести.
— Ты чего, Ганя? — наконец спросила она.
— Ничего, Насть. Все в порядке. И я — Дима.
— Нет, ты странно себя ведешь.
— В каком смысле — странно? Не ползаю перед тобой на коленях, не ловлю каждое твое слово? Не вымаливаю секса? Да, мне это надоело. И ты мне надоела.
— Да кому ты нужен?! — Настя едва не задохнулась от обиды, злости, досады, разочарования, удивления и детского ощущения, что ее обманул тот, кому она доверяла.
— А почему нет? — Ганя равнодушно пожал плечами. Равнодушие его не было наигранным.
Насте стало обидно, она расправила спину и вопросительно подняла бровь:
— Что — нет?
— Почему ты думаешь, что я никому не нужен? — сказал он, глядя в экран и кадр за кадром приклеивая то, что Настя не хотела видеть в программе. — Я думаю, что нужен. А тебе пора позаботиться о новом мальчике для битья.
— Придурок. Да пошел ты.
— Не злись. Вся твоя жизнь, она как это дурацкое шоу. Тебе как будто всегда мало того, что есть, тебе все время надо выдуманных страстей, какой-то небывальщины. Зачем? Ты кажешься больной. Да, ты определенно кажешься больной. В этом есть что-то непреодолимо притягательное. Я два года не мог отделаться от этого наваждения, а теперь у меня похмелье. Мне очень плохо. И знаешь, Настя, если человека считают идиотом, если стесняются его не больше, чем собаки, он этого не простит. Никогда.
Настя длинно выругалась матом. Она была в бешенстве. Ганя спокойно молчал.
Несмотря на то что стоял октябрь и на улице сильно похолодало, шаман был одет в рваные джинсовые шорты и резиновые шлепанцы на босу ногу. На плечи он накинул светло-серое женского кроя пальто, а на голову нахлобучил неизменную меховую шапку. Выйдя из автобуса, шаман резко отделился от остальных и оказался в плотной толпе журналистов. Увидев протянутые к нему длинные черные микрофоны, он тут же завопил:
