Окраина

потихонечку шевелиться, а из завесы песка появились индейцы, она поняла, что этого не произойдет. Ей так и придется существовать с тем, что она совершила.

Зло.

Агафья вспомнила Рашнтаун.

Но она не могла поступить иначе. Или сын, или невестка – и она сделала свой выбор. Если бы она ничего не сделала, то следующей Грегори убил бы ее, а потом детей и еще бог знает сколько людей, прежде чем кто-то смог бы его остановить. Поэтому она и решила, что все сделает сама. Если бы у нее было время на размышления, то она никогда не смогла бы совершить такого, но, доверившись инстинкту, приняла мгновенное решение убить.

И теперь ее будет судить только Господь Бог, и она готова принять его приговор, каким бы тот ни был.

Джулия находилась рядом – сидела на земле, дотрагиваясь до лица Грегори, но было видно, что она уже взяла себя в руки, стараясь быть сильной ради детей, и Агафья восхитилась ее самообладанием. Когда надо, Джулия могла быть жесткой. Она умела выживать и в любую минуту была готова сделать то, что от нее ожидали.

Агафья гордилась выбором сына. Ее сына.

А теперь сына у нее больше не было. Она его убила.

И крик опять подступил к ее горлу, пытаясь вырваться наружу, но она опять подавила его и не дала ему воли. Посмотрела на тело Грегори, все залитое кровью, а потом отвернулась и посмотрела на окружающих, которые не отрываясь смотрели на нее.

Взяв Джулию за руку, старушка подняла невестку с земли.

– Еще ничего не закончить, – сказала она по-английски. – Индейцы правы. Мы идти в дом. И все закончить.

Глава 21

I

Машины они оставили на дороге.

Джулия заставила Адама и Тео остаться в фургоне и заблокировать все двери. Дети были настолько ошарашены и шокированы, что не стали спорить и вообще никак не отреагировали на ее распоряжение. Дэн остался с ними в фургоне, а один из пожилых молокан вызвался занять пост рядом с машиной.

Остальные направились по подъездной дороге к дому.

Их было не меньше сорока – молокан и индейцев, – и простое количество пришедших уже успокаивало Джулию, заставляло чувствовать себя в большей безопасности. Все-таки в количестве есть какая-то безопасность, и, хотя они шли против чего-то столь громадного и непостижимого, Джулия чувствовала себя уверенно, находясь среди толпы единомышленников.

Ветер исчез так же внезапно, как и появился, но блэкаут продолжался, и после завываний последних нескольких часов установившаяся тишина казалась подозрительной и устрашающей. Большинство из них вооружились фонарями, и дорога, по которой они шли, была хорошо освещена. Вдали, в самом конце ее, находилось черное строение, которое было еще слишком далеко, чтобы до него доставали лучи фонарей. Это и была их цель.

Дом.

Где Сашу убили в ее постели.

Джулия стала думать о Dedushka Domovedushka, стараясь понять, где может прятаться Главный в Доме. Как какой-то алкоголик, она могла думать лишь о чем-то одном. И концентрировалась на настоящем, думая только о том, что происходило здесь и сейчас, прямо у нее перед глазами – а не о том, что ее муж, ее спутник жизни, ее возлюбленный был убит его собственной матерью на ступенях молельного дома молокан на глазах у их сына и дочери.

Джулия намеренно не позволяла себе думать о чем-то глобальном, о последствиях всего произошедшего, о том, что она будет делать, когда все закончится, о том, какой будет ее жизнь в будущем.

Они подошли к крыльцу.

– Я войду первым, – сказал вождь, выходя вперед.

Агафья оттолкнула его в сторону и жестом велела Джулии следовать за собой.

– Нет, – сказала она индейцу. – Наш дом – мы первые.

Джулия вовсе не жаждала быть первой. Она хотела остаться там, где была сейчас, в безопасной толпе, охраняемая теми, кто стоял вокруг, в толпе, которая давала ей покой общей согласованностью своих действий.

Она не хотела принимать решений и не хотела думать – о его мозгах, которые мать вышибла ему выстрелом всего за мгновение до того, как раздался выстрел в нее; о выражении его лица, за мгновение до того, как оно залилось чем-то красным; об этом всезнающем, полном ужаса выражении, которое она будет помнить до скончания своих дней; о выражении, которое навсегда отпечаталось в ее памяти. Это выражение теперь будет вечно мучить ее и заставлять размышлять о том, не мог ли он в последнюю секунду своей жизни понять, что же натворил.

О том, что надо делать, но она взошла вместе со своей свекровью на крыльцо, а остальные последовали за ними.