– Это вы выломали калитку, – вздохнула я и не стала признаваться, что отчасти была в том и моя вина. Кто знает, не возопит ли этот добрый на вид человек в праведном гневе о том, что его околдовали и заставили плясать под чужую дудку, как мартышку на ярмарке.
Челюсть Огюстена отвисла. Он высунулся снова под дождь, чтобы увидеть брешь в воротах уже другими глазами. Вскоре он вернулся и посмотрел на меня с недоверчивой улыбкой.
– Мадемуазель, должно быть, шутит. Такую массивную конструкцию? Я один? И зачем? Разве у меня был таран? И притом я ничегошеньки не помню.
– Увы, мой мэтр наверняка не считает это шуткой. Ему ситуация кажется скорее трагичной. Он уже беснуется на своем балконе, и, пожалуй, сегодня всем будет мало места в этом, как вы выразились, достопочтенном доме. Особенно мне как помощнице мсьё, ведь вы громогласно объявили, что ищете именно меня.
Ошеломленный Огюстен потёр рукой подбородок, а я продолжила:
– Боюсь, что на вас дурно сказывается выпитое вино.
– Мда, признаюсь, вы меня огорошили такой новостью. Не скрою, я думал о вас, о том странном пробуждении, но поспешно удалившись из-за неловкости ситуации я не помнил, где вас искать.
– Возможно, выпитые четыре бутылки вина напомнили вам дорогу.
Огюстен вскинул на меня удивленные глаза:
– Откуда вы знаете, что их было четыре?
– Вы сами сказали.
Великан всплеснул руками и сокрушенно произнес:
– О боги! Представляю, какое мнение сложилось обо мне у вас – отъявленный пьяница и безумец.
На его лице так явственно выразилось отчаяние, что я не сдержалась и, пытаясь, утешить, положила ему руку на кисть и сказала:
– Ничуть. Я не думаю о вас плохо.
– Правда? – обрадовался Огюстен.
– Я вижу, что вы достойный молодой человек, только… – думая совсем не о вреде для здоровья Огюстена или грехе чревоугодия, а о моем проклятом воздействии на беднягу, добавила на всякий случай: – Я осмелюсь посоветовать вам не пить в таких количествах Монтаньё или Бургундского. Видимо, вы человек тонкой душевной организации.
– Увы, милая мадемуазель, настоящий француз станет пить молоко только, когда коровы начнут доиться вином.
– Я нисколько не хочу разубедить вас в этом, только в заботе о вас…
– Благодарю, мадемуазель!
Он снова проворно подхватил мою кисть и прижался к ней горячими губами. Я тут же отдёрнула ее, потому что за спиной послышался тихий, но злой голос лекаря:
– Вот как! Мсьё изволит любезничать, а кто починит мне ворота?! Кто возместит ущерб?! Кто, я вас спрашиваю?
И тётушкино звонкое:
– Ах, цела!
Я обернулась. Изрядно вымокший лекарь и Моник чуть позади него вопросительно взирали на нас.
Щеки Огюстена залились краской:
– Мсьё… не имею чести знать вашего имени…
– Мсьё Годфруа, – вставил лекарь.
– Вышло досадное недоразумение, которое я обязуюсь исправить.
– Надеюсь на это, иначе мне придется обратиться в полицию.
Огюстен не растерялся и тотчас предложил:
– Я сегодня же приведу бригаду мастеровых и проконтролирую, чтобы все было сделано на лучшем уровне.
– И кто будет за это платить? – скривился лекарь.
– Сударь, все будет сделано за мой счет.
Мсьё Годфруа осклабился:
– Тогда другой разговор. Полагаю, в таком случае мы не будем беспокоить городскую полицию.
– Буду премного благодарен, – вытянулся в струнку Огюстен. – Позвольте откланяться?
– Да, сударь, – снисходительно кивнул лекарь. – Но жду вашего возвращения. И надеюсь, вы не станете больше ломать моё имущество.
Огюстен расшаркался, бросил на меня многозначительный взгляд и стремительно ушёл в дождь.
Моник кинулась ко мне и обняла:
