— Действительно! — продолжал профессор. — Для меня теперь уже ясно, что река не течет под пустыней. Там ее искать нечего. Вода уходит в глубь земли и испаряется в каком-нибудь вулканическом очаге. Куда уходят пары — мне неизвестно. Вообще, с точки зрения науки, и это было бы интересно знать! Но важнее, конечно, обеспечить пустыню водой. Ведь если мы докажем, что подземная река не идет под пустыней, будет принято другое решение. Вы, конечно, знаете, что существует проект — построить плотину, преграждающую доступ реки к тому месту, где вода уходит под землю! Это должна быть огромная плотина! Многолетнее и очень трудоемкое строительство! А мы тут, под землей, можем достичь тех же результатов с помощью небольшого взрыва!..
— Подождите, подождите, — проговорил Олег Николаевич. — Вы предполагаете вернуться к этому колодцу, — он провел пальцем по чертежу, — и взорвать его? Но ведь в аккумуляторах остались ничтожные запасы энергии. Нет, это почти невозможно, — закончил он, устало опускаясь на стул.
— Почти? — тихо спросил Толмазов.
— А может быть… хватит энергии? — еще тише произнес Костя.
В кабине воцарилось молчание. Стало отчетливо слышно, как плещется о машину прибывающая вода.
Профессор молча свернул схему подземных ходов в трубку.
Начали готовиться к возвращению на поверхность. Томительно тянулось время.
Крымов без конца проверял приборы, сверял свои прежние записи. Ему помогал Костя.
— Может быть, все-таки хватит? — услышал Толмазов шепот Кости.
Крымов ничего не ответил.
Наконец послышалось знакомое гудение мотора, и корпус лодки вздрогнул. Она медленно поползла по дну только что образовавшегося подземного водоема.
Нет, не прямым путем на поверхность земли повел машину Крымов! Костя заметил это по показаниям приборов. По радостному выражению лица юноши о происходящем догадался и профессор.
Советские люди шли на подвиг, чтобы как можно скорее оросить пустыню…
Вот уже знакомая шахта. Лодка останавливается на ее краю. Костя надевает водолазный костюм с кислородным питанием. Несмотря на протесты Уточкина и Толмазова, надевает костюм и Крымов.
Все трое, нагруженные ящиками взрывчатки, покидают лодку через люк с двойными дверцами.
В кабине остается только собака, немного испуганная необычайным видом людей. Она жалобно воет, царапая лапами толстое стекло иллюминатора, через которое видно, как ее друзья, превратившись в страшных уродов, медленно передвигаются в воде…
Люди возвращались в лодку и снова уходили, унося с собой тяжелые ящики. Взрывчатка, заключенная в водонепроницаемые цинковые коробки, укладывалась под огромной, нависшей над широким колодцем гранитной скалой. Тщательно отмерялся бикфордов шнур, как известно, горящий не только на воздухе, но и под водой. Огонь, зажженный с помощью запального патрона, обычно применяемого подводниками, будет ползти по шнуру к взрывчатке достаточно долгое время, и лодка сможет уйти на безопасное расстояние.
Наконец они вернулись совсем и сняли с себя одежду, пугающую собаку.
Через несколько минут лодка тронулась. Теперь кабина приняла наклонное положение. Машина круто шла вверх, пробиваясь сквозь каменную толщу на поверхность земли.
Лицо Крымова становится все более пасмурным. Видно, огромного напряжения стоит ему вести лодку. Он сильно волнуется, то и дело смотрит на большой прибор, показывающий количество электроэнергии, оставшейся в аккумуляторах. По лицу Олега Николаевича струятся капельки пота.
Неожиданно лодка резко останавливается. Костя и Толмазов бросаются к Крымову. Он продолжает сидеть, но руки его висят, как плети, голова опущена.
Инженера осторожно снимают с сидения и укладывают в постель.
— Какое мы прошли расстояние от места взрыва? — обращается профессор к Уточкину.
Костя с тревогой смотрит то на ручные часы, то на измерительный прибор, показывающий пройденный путь.
— Скоро должен произойти взрыв, — тихо говорит он, торопливо занимая место у рулевого управления.
Глава пятая
На отправном пункте, превращенном теперь в штаб спасательной экспедиции, кипела работа.
В комнате, где была сосредоточена аппаратура для подслушивания подземных шумов, находилось много народа. Люди сидели и стояли совершенно неподвижно, затаив дыхание.
