Вьяса Девагхана наблюдал за сценой примирения, не скрывая радости. Казалось, служитель присутствовал при воссоединении семьи. По смуглому лицу брамайна разбежались многочисленные морщинки: сеть, в которой запуталась улыбка.
– Вы, наверное, – бросила ему Джессика, – совсем замучились с Юдифью! Представляю, как она вас терроризировала! Ее капризы…
Вьяса стал серьезным:
– Благодарю за участие, госпожа Штильнер. Благодарю и вас, госпожа Юдифь. Нам, брамайнам, мучения на пользу.
Когда они вышли – а кое-кто даже выполз – из персонального серпентария, снаружи, у кустов цветущего тамариска, их ждал Давид. Рядом с юношей нервничал Голиаф: шумно нюхал воздух, фыркал, косил янтарным глазом. В зоопарке пахло несвободой, и это раздражало лигра. Судя по удивлению Джесики, она меньше всего ожидала встретить брата здесь. Кобра встала буквой «S», раздув капюшон, но никто, включая Голиафа, не обеспокоился. Во- первых, Юдифь поднялась над землей на какой-то жалкий метр, что говорило скорее о любопытстве, чем о раздражении; во-вторых, все присутствующие прекрасно знали кодекс поведения королевы-модификантки. В смысле безопасности для окружающих – крысы и седло барашка не в счет! – Юдифь и Голиаф конкурировали с болонками и рыбками гуппи.
– Ты берешь Юдифь с собой в тур? – спросил Давид. – Это хорошо, дедушка будет рад. Ты молодец, что послушалась его…
Он перестал брить голову. Череп Давида успел покрыться густой щетиной, обещавшей вскоре превратиться в роскошные кудри. Странное дело! – сейчас он был больше похож на сестру, чем раньше, копируя Джессику в точности.
– Дедушка любит, когда вы с Юдифью вместе. Я ему перезвоню, расскажу. Ты собралась? Копуша, вечно ты опаздываешь…
Речь Давида замедлялась, грозя превратиться в невнятное бормотание. Молодой человек смотрел на сестру, словно впервые увидел. Строгость черт, упрямство, читаемое в осанке, желание сорваться с места, прописанное в каждом движении; за спиной – круглый, странной формы рюкзак, похожий на колесо с откидным клапаном без застежки… Узор складывался, и Давид уже знал ответ на свой вопрос:
– Ты что, не летишь в тур?
– Нет.
– Эксклюзив!
– Ну и ладно.
– Дедушка огорчится.
– Дедушка – гематр. Ему полезно огорчаться.
– Джес!
– Извини, Додик. Сегодня я не в духе. Давай как-нибудь в другой раз? Я тороплюсь, у меня три часа до рейса. А еще регистрация…
Для принятия решения Давиду Штильнеру понадобилось полторы секунды.
– Хорошо, Джес. Идем, меня ждет мобиль.
– Ты проводишь меня?
– Нет.
– Тогда как же…
– Я не собираюсь провожать тебя, дура ты оглашенная! Я лечу вместе с тобой!
Мы летим, мягким рыком напомнил Голиаф.
– Куда? – возмутилась Джессика.
– Туда!
– Куда это ты летишь, сам дурак?!
– А ты куда? На Сечень, ясное дело. Вероятность – с ума сойти!
И Давид обеими руками взлохматил несуществующие волосы:
– Эксклюзив!
Катилину заперли в обезьяннике.
Названия клетки для задержанных ягуар знать не мог, но клетка привела его в ярость. Катилина рявкнул во всю глотку – так, что в участке загуляло мощное эхо, а пара городовых аж присела от неожиданности. Подождав, не выпустят ли его после веского заявления о своих правах, ягуар забрался на нары и демонстративно отвернулся к стене. Марку, признаться, было стыдно перед Катилиной, но он ничего не мог поделать. В чужой монастырь со своим уставом не ходят, а в чужой полицейский участок – и подавно.
Обезьянник освободили к их приезду, выгнав взашей мелкую шушеру. Если разговор свернет не на ту кривую, задержанные составят ягуару компанию за решеткой. Хочешь выбраться с Сеченя, подумал Марк, не обостряй.
– Красивая… – вздохнул лопоухий городовой.
Последнее убежище Эрлии Ульпии занесли в участок и водрузили на лавку. Сейчас городовой заглядывал в криогроб через окошко.
– А она точно мертвая? – осведомился напарник.
