Бланки, девица трудолюбивая, но слабоумная, стояла рядом и одобрительно пускала слюни. Кухарка свалила на дочь всю уборку, остальное взяв себе: кухня, стирка, глажка, штопка, закупки, лекарства, надзор за расходами…
– Вот, – мелкими глоточками Луис Пераль опустошил чашку с бульоном. – Я хороший мальчик. Теперь ты любишь меня?
– Нет, – отрезала кухарка. Если бы скульпторам понадобилась модель для аллегории тирании, матушка Бланка подошла бы идеально. – Теперь горох.
– Хорошо.
Ядра для гномских пушчонок одно за другим исчезли во рту драматурга.
– Цыпленок!
– Это потребует времени…
– Ничего, я подожду.
Покончив с ножкой, драматург обгрыз мослы, раскусил кость и с аппетитом пиявки высосал все ничтожное содержимое, какое было внутри. Это и впрямь потребовало времени. Зубы у Пераля-старшего давно сократились в числе, а те, что остались, находились не в лучшей форме. Дон Луис собирался к дантисту в ларгитасский квартал, справедливо полагая, что врачи цивилизованной Ойкумены предпочтительней местных цирюльников – но, к сожалению, раньше не собрался, а сейчас, оскудев в средствах, решил, что лучше потратить деньги не на зубы, а на еду.
– Теперь вино.
– Это не вино!
– Это вино.
– Ты разбавила его втрое!
– Благодарите Бога, что у нас вообще остался запас…
За окном громыхнули копыта. Топот, сперва еле слышный, надвигался, рос, ширился, стуком тысячи кастаньет вливался в улицу. Прихватив кубок, Луис Пераль вышел на балкон. Внизу, колонной по трое в ряд, двигались гусары Шестого полка. Закручивая усы винтом, подбоченясь, всадники глядели орлами. Золоченые шнуры, медвежьи шапки со шлыками и красными султанами. Ментики из рысьего меха, наброшенные на одно плечо. Горнист в лазурном мундире горячит злого жеребца. Вместо попоны под седлом – леопардовая шкура…
Враг, подумал дон Луис. Вот он, враг, в центре Эскалоны, в лабиринте узких улочек, как паук в паутине. Вот он, враг, и ведет себя по-хозяйски. Почему для меня это скорее выигрышная мизансцена, чем призыв к сопротивлению? Что со мной не так?
Словно прочтя его мысли, горнист задрал голову – и увидел человека на балконе.
– Виват!
Глотка у горниста удалась на славу, не хуже полковой трубы.
– Виват! – подхватили гусары. – Виват!
– Да здравствует Чудо Природы!
– Слава месье Пералю!
Вчера театр был забит кавалеристами маршала Прютона. Давали «Черную мантилью», комедию положений – скабрезную, лихо закрученную, на треть выстроенную из фривольных импровизаций. У военных пьеса имела неизменный успех. Защитники, захватчики – какая разница, если любой вояка хохотал, как резаный, над альковными интригами красотки Лючии, над рогами ее злосчастного скряги-муженька, над подвигами усача-лейтенанта Педро Гомеостазиса, которому в итоге доставались и прелести Лючии, и наследство покойного рогача… Актеры много раз выходили на поклон, под гром оваций. Зрители требовали драматурга, но дон Луис, хотя и сидел в персональной ложе, отказался выйти на сцену. Протест? Демонстрация отношения к прютоновским рубакам? Не лги себе, вздохнул Пераль. Выход на сцену – ерунда, горсть крошек, брошенных голодной совести. Ты ведь не отказался от гонорара? Матушка Бланка просто лучилась от счастья, когда ты принес деньги домой. Никто сейчас не дает в кредит, ни мясник, ни зеленщик, ни пекарь…
– Виват!
– Да здравствует месье Пераль!
Гусары ликовали, срывали шапки, махали человеку на балконе. Домашний халат, всклокоченная седая шевелюра, живот любителя застолий, подхваченный внизу поясом с кистями – гусары не видели ничего этого. На балконе стоял его величество Театр. Свои, подумал дон Луис. Чужие. Я не разбираюсь в военной форме. Вероятно, я бы не сразу отличил нашего гусара от пришлого. Шнуры, цвет мундиров… К черту шнуры! Дело в улице, в обезлюдевшей пустыне. Окна плотно зашторены, заперты на щеколды. Если кто-то и подглядывает в щелочку, то делает это украдкой. Балконы, не считая моего, служат насестом для голубей. Будь это наши, улица была бы забита народом. Прачки, кухарки, зеваки, мальчишки…
Он давил из себя ненависть, как сок из грозди винограда. Ничего не получалось. Разные мизансцены разных спектаклей, и все. Что со мной не так, опять подумал дон Луис. Почему я разучился ненавидеть?
В полночь драматургу прислали письмо с угрозами. Ультиматум подкинули под дверь; матушка Бланка вышла на стук, долго озиралась в поисках гостя –
