устройства.
Но играл исправно.
…Мама проснулась уже к вечеру, принялась возиться на кухне, греметь посудой. Зашкворчало на сковороде масло, потек запах жареной рыбы. Потом мама принялась шаркать под дверью – туда-сюда. Катя принюхалась, в животе заныло. После школьного обеда она ничего не ела.
Откуда мама еду взяла? У кого денег заняла?
Наконец мама провозгласила:
– Есть иди.
– Не хочу, – так же громогласно заявила Катя.
Мама затихла. Походила туда-сюда. Постучалась.
Катя открыла дверь.
– Чего?
– Курочка по зернышку клюет, а сыта бывает? – хитро поинтересовалась Алена Дмитриевна. – Иди, я мойвы купила, пожарила.
Катя всерьез забеспокоилась. До дожитного пособия у мамы было еще десять дней, обычно она в это время была злая и трезвая. Катя в это время ходила на цыпочках и дома только ночевала.
А тут мойва, помидоры, свежая буханка хлеба. Не к добру.
Катя села за стол, осторожно тронула вилкой серый, румяный по краям кусок мойвы, исходящий жарким паром. Разломила горбушку – свежую, она с изнанки проминалась под пальцами, а корка хрустела и осыпалась твердыми крошками.
Есть хотелось жутко.
Мама села напротив, сложила локти, уставилась расплывчатыми пьяными глазами. По лицу ее бродила нелепая улыбка.
– Как в школе дела?
Катя поперхнулась.
– Да нормально. Ты чего вдруг?
Мама поджала губы:
– А что, матери уже и спросить нельзя?
Катя промычала, вгрызлась в рыбу. Оторвалась она от тарелки, только когда подчистила до блеска.
– Вкусно! – вздохнула она. – А ты где деньги взяла?
– А у тебя в комнате прибиралась и нашла, за обоями, – беспечно махнула рукой мама.
Катя уронила вилку, метнулась в комнату. Вывалилась оттуда с белым лицом, вцепилась в линялый мамин халат:
– Где они?! Ты что… Ты мои деньги украла?!
Мать отпихнула ее.
– Какие твои деньги! – заверещала она. – Откуда у тебя деньги, соплюха!
– Воровка!
– Ты как с матерью разговариваешь, дрянь!
Катя отбила ее слабую пощечину, размахнулась… и опустила руку. Ноги ее не держали.
– Ненавижу! – она судорожно схватила воздух, в груди жгло, кололо и билось. – Ненавижу, все это ненавижу. Этот город, жизнь, тебя… Да уйди ты от меня! Это никогда не кончится, я тут как в могиле! Как будто умерла уже!
– И нечего реветь! – неуверенно кричала мама. – Что ты сопли распустила? Это же надо, денег для родной матери пожалела, да я тебя выкормила! Выносила! На руках! Последнее отдала!
Ее крики становились все тише, мама беспомощно топталась рядом, носки у нее совсем распустились и сползли на костяшки. Катя смотрела на дырявые тапочки, на синие вены на ее ногах. Все расплывалось в глазах.
– Кать, да возьми ты их, – в руки ей упали смятые бумажки. – Черт с ними, с этими деньгами проклятыми, еще заработаем. Знаешь, как говорится – разве мы не суворовцы, разве мы не орлы?
– Да какая разница, все это бесполезно, – устало сказала Катя. Злость еще ворочалась внутри, как разбуженный дракон, укладывала свои бесконечные кольца, неохотно гасила пылающие глаза.
Но деньги она взяла.
Глава девятая
Ярослав пересек мост пешком. Он любил ходить, не хотел трястись в рабочей разъездной, которая развозила дольников по средине города, распыляла их, как рабочих пчел, по огромному улью города.
Там, откуда он шел, – лавки, трактиры, рынки, частные казны, набережная. Там хоромы городского головы с пустым квадратом площади, в центре
