— Мало их, — ответил я сердито.
— Потому и не захватывают?
— А то! Свою страну не создадут, им все равно придется интегрироваться… ну, вливаться в общую семью народов. “Или в тот народ, которого намного больше рядом.
— Не захотят, — ответил он уверенно.
— Чтобы выжить, — заметил я, — нужно быть не только отважным, но и гибким.
— Тогда им придется туго, — сказал он.
— Все зависит от них, — ответил я. — Это геркулановцам было не договориться с Везувием… а люди с людьми всегда могут, да только редко делают.
— Да ладно тебе…
— Сам знаю, — огрызнулся я, — но все-таки за миллион лет культурки Что-то да застряло, хрен выдернешь.
— А хотелось бы?
— Конечно, — ответил я с убеждением. — Культура всегда жить мешает!
И в самом деле чувствую угрызения совести, этот народ обречен на истребление, отстаивая свои права и свободы, культурка во мне протестует, а вот демократия рационально говорит, что у них была возможность принять власть королевы Орландии и влиться в жизнь большого и богатого королевства на общих основаниях. А то ишь чего восхотели…
И в плавильном котле племен и народов остались бы живы… вообще-то отважные гибнут в первую очередь. В конце концов останутся только самые трусливые, они назовут свою позицию гуманизмом и духовностью, заговорят о подъеме культуры… а может быть, все так и есть?
Кони идут споро, даже груженые, хотя какой там у них груз, одна видимость. Еще несколько раз нас пытались ограбить, и, думаю, одним ограблением дело бы не обошлось. Фицрой то и дело пускал в дело меч, красуясь даже передо мной приемами. Вообще-то не слишком уж виртуозными и хитрыми, я и то могу лучше, но понимает, насколько в рукопашной важна скорость, и двигается, как разъяренный кот в стае собак.
Я обычно держал пистолет наготове, но стрелять приходилось редко, Фицрой успевал, хотя потом бахвалился, как и кого зарубил, а я ехидно указывал, сколько ударов он пропустил и где у него будут кровоподтеки.
После восьмого и десятого нападения я сказал с сердцем:
— Все, сдаюсь!.. Мяффнер прав, когда несмотря на свое мягкосердечие соглашался на зачистку этого… племени. Брандштетгер вообще желал бы истребить этот народ с женщинами и детьми.
— Дикари, — согласился он. — Им тут жрать нечего… Это от бедности.
— Здесь хорошая земля, — возразил я. — Паши да сей, на пропитание всегда хватит. Скот надо завести, вон какая долина!.. Охотой, как они промышляют, целому народу не прокормиться.
— А разбоем? Я знавал такие. Правда, мелкие.
— Торговые пути не слишком, — сказал я. — Тут не поживиться. А если бы шел большой грабеж, любой король прислал бы армию и все равно бы их истребили. Но теперь король Антриас выполнит за ее величество всю грязную и неприличную работу…
Он насторожился.
— Какую работу?
Я отмахнулся.
— Не бери в голову. Вон олень побежал… Или это косуля?
— Какую работу? — повторил он.
Я вздохнул.
— Это секретные сведения, Фицрой. Но тебе, как другу, проболтаюсь. Армия Антриаса пройдет здесь, чтобы вторгнуться в Дронтарию.
— Что… ты серьезно?
— Еще как, — заверил я.
У него радостно вспыхнули глаза.
— Это же здорово! Наконец-то все завертится. А то, как муха в сметане, все застыло…
— Война, — сказал я, — беда, Фицрой. Кому-то честь и слава, а Улучшателю ухудшение условий работы. Уверяю тебя, если работа по-настоящему интересная, то она куда увлекательнее любой войны!
Он пробормотал:
— Такое не представляю, но верю на слово. Покажешь такую работу, вообще пойду к тебе учеником. Но пока что война — самое веселое и жизнерадостное занятие! Если Антриас пойдет на Дронтарию, он в схватке с гуцарами потеряет часть своей армии. Пусть малую, но все же…
— Это есть в калькуляции, — заверил я. — Все просчитано. Сколько тысяч человек умрет на поле боя, сколько останется раненых, покалеченных,
