и наст, припорошенный недавней метелью, был твердым, точно алмаз.
Тело, которое она нашла, лежало и тут и там. Оно оказалось многочисленно, могло двигаться, а значит, найти ей еду. У него было множество глаз, и девушка смотрела ими на угольные столбы заснеженных деревьев, на молочные холмы, на сыплющиеся с неба снежинки.
Наконец-то можно было избавиться от оков неподвижности и нестись вперед множеством себя. Насладиться свободой. Жизнью.
И так продолжалось до тех пор, пока она не догадалась посмотреть на себя со стороны. На седовласые загривки, на оскаленные пасти, на глаза – матовые, отталкивающие, мертвые. И в этот самый миг, ужаснувшись содеянным, указывающая потеряла контроль над своими телами.
На лицо упало нечто затхлое, закрывшее глаза. Теперь кто-то другой бежал вместо нее, несся вперед, выискивая уже не еду, а добычу. Она боролась с ним так долго, что почти лишилась всех сил. Этот некто был яростен, зол и голоден.
Но не так, как Шерон.
Он голодал от желания убивать и жаждал пожрать любого, кто окажется у него на пути. Вгрызться в плоть мертвыми зубами и вырасти в нечто более опасное и крупное. Этого нельзя было допустить, и поэтому, сосредоточившись, она нанесла один-единственный удар, перерубая связь со своим многолапым телом.
А затем вокруг наступила тьма. Закружила ее и бросила в забвение.
Серый рассвет стучался в ледяное окно, заглядывал в полутемную комнату, опережая солнце. Шерон несколько секунд изучала низкий потолок, потом приподнялась на локте. Голова после сна была тяжелой.
Лавиани не спала, сидела на соседней кровати, забравшись на нее с ногами, и не спускала с девушки глаз.
– Можно воды? – попросила указывающая, но вместо слов из горла вырвалось какое-то хриплое карканье.
Сойка поняла просьбу, взяла со стола кружку с остывшим отваром. Шерон делала осторожные глотки, не понимая, отчего подрагивают пальцы.
– Ты металась во сне.
– Должно быть, кошмар. – Девушка вернула опустевшую кружку.
– Помнишь его?
Она закрыла глаза, сосредоточилась, но в голове была лишь вязкая пустота.
– Нет. А это важно?
Лавиани помедлила с ответом, слушая, как мимо двери по коридору идет кто-то из проснувшихся постояльцев.
– Ночью огонь горел белым.
Шерон нахмурила красивые брови.
– Уверена? Вот таким цветом? – Ее левое запястье на несколько секунд охватило едва видимое белое сияние – бледный признак ее дара.
– Да.
Мгновение девушка медлила с вопросом:
– Хочешь сказать, что это из-за меня?
Лавиани вздохнула:
– Думаю, в этом трактире лишь один некромант, девочка.
– Не называй меня так.
Сойка пожала плечами:
– Указывающая, некромант. Не все ли равно? Важно, что ты та, кто ты есть. И ночью потеряла контроль над своими способностями. По счастью, в такой час не спала только я, иначе бы весь постоялый двор уже стоял на ушах. Часто с тобой такое случается?
Шерон покачала головой:
– Я всегда держу способности в узде. Ни разу за всю мою жизнь огонь не горел белым, пока я спала. Мне бы обязательно сказали.
– Ну вот я тебе и говорю, – усмехнулась та, и Шерон почудилось, что усмешка вымученная. – Это может быть связано с Талорисом?
– Возможно, – признала Шерон. – После того как я смогла коснуться заблокированного дара и убить шаутта, чувствую себя не слишком хорошо. Болезнь… Со мной такое уже случалось. В юности. Молодым указывающим требуется время, чтобы сжиться с проснувшимся даром.
– Хочешь сказать, что после Талориса у тебя появились новые способности? Новый дар?
– Нет. Все как прежде. У меня столько же сил, такие же умения. Не с чего хворать.
– Как ты себя чувствуешь сейчас?
– Гораздо лучше.
Лавиани села рядом, положила ладонь на лоб девушки, закрывая глаза. Шерон знала, что та делает – лечит и проверяет, все ли с ней в порядке. Указывающей очень хотелось узнать об этой части умений тех, кого когда-то называли таувинами, но сойка лишь отделывалась какими-то общими словами или же и вовсе рычала да просила оставить ее в покое.
– Ты идешь на поправку, девочка, – наконец произнесла Лавиани, отстраняясь. – Уже завтра, если все будет так же хорошо, сможем продолжить
