мне в лицо. — Английский выпад! А?
Он опять захохотал — и без всяких видимых усилий, будто это было самой простой вещью на свете, разделился на множество людей. Словно он был складным ножом, раскрывшим свои лезвия, каждое из которых, в свою очередь, выкинуло еще несколько лезвий, почти неотличимых друг от друга: эдакие офицеры-сорвиголовы восемнадцатого века, дышащие перегаром и фатализмом. Их оказалось так много, что они заполнили комнату.
Все они пошли на меня. Я заметил в руках у одного белый офицерский шарф и испугался, что меня сейчас задушат, но шагнувший ко мне сбоку гигант — самый крупный из них — резко и неожиданно ударил меня в висок овальной золотой коробочкой, и я повалился на пол. Потом меня действительно стали душить шарфом, и я даже успел порадоваться своей догадливости.
Вопрос со мной, похоже, был уже решен судьбой — и на таком высоком уровне, что волноваться казалось невежливым.
И тут я впервые в жизни ощутил Флюид.
Тому, кто никогда не испытывал этого переживания, будет сложно его понять, но я попытаюсь объяснить, как могу.
Есть такая деревянная игрушка — два кузнеца на стержне, двигающемся взад и вперед. Кузнецы по очереди бьют по наковальне как бы независимо друг от друга, но на деле их приводит в движение один и тот же рычаг.
Флюид был в точности таким рычагом — к нему были пристегнуты и я, и пьяная офицерня. Сейчас сила Флюида повернулась против меня, но это была моя собственная сила: я, как и разделившийся на множество безобразных тел Великий Фехтовальщик, был ее руслом.
Чтобы направить Флюид против меня, Великий Фехтовальщик (или тот, кто управлял им) должен был пропустить силу сквозь нас обоих, в известном смысле поставив между нами знак равенства, похожий на соединительную трубу между сообщающимися сосудами.
И я понял, в чем секрет.
Течение Флюида не зависело ни от меня, ни от Великого Фехтовальщика, ни от кого вообще. Флюид подчинялся только сам себе. В нем была внутренняя осмысленность, присущий ему самому закон, который естественным образом направлял его поток.
И все-таки, парадоксальным образом, способ управлять Флюидом существовал. Это можно было делать — и здесь мое сравнение становится очень натянутым, но лучшего мне не приходит в голову, — как бы меняя наклон русла, где струился его поток.
Парадокс в том, что изменить направление потока нельзя никаким усилием воли. А вот поменять наклон русла можно огромным числом способов, потому что любое русло — просто мираж и подделка.
На самом деле, конечно, никто из медиумов не ощущает поток магнетизма таким гидротехническим образом. Это ближе к эмоциям: «изменение наклона» похоже на возникающую из страха надежду, перерастающую затем в уверенность, которая потом становится ощущением своей правоты, очевидной всему космосу — и снова сменяется нарастающим холодом ужаса…
В общем, уподобления могут быть любыми — но стоящая за ними суть была верно угадана мною в тот самый миг, когда свет в моих глазах померк от удушья.
Я увидел, как одолеть Великого Фехтовальщика — и неизъяснимым усилием воли (оно действительно было неизъяснимым, потому что я делал подобное первый раз в жизни) сначала остановил поток своей гибели, протекающий через нас обоих, потом развернул его — и наконец превратил в свое торжество.
— А-а-а-ах! — закричал я ужаснувшим меня самого голосом — и поднялся на ноги. Каждая клеточка моего тела выдохнула: «Победа!»
Мне показалось, что нависшие надо мной убийцы разлетелись в разные стороны от моего выдоха, как сухие листья от порыва ветра. А потом я понял, что их вообще нет — они были просто наваждением.
Передо мной по-прежнему стоял Великий Фехтовальщик. Но теперь я его не боялся.
Рапира, нацеленная в мое горло, изогнулась и пролетела мимо, словно ее лезвие оттянул магнит, а в следующий момент я шагнул вперед и нанес врагу страшный удар длинным и твердым предметом — причем, когда мое тело начало эту атаку, я и сам не знал еще, чем я его ударю: в последний момент в моих руках появился бамбуковый шест, потому что движение было слишком быстрым и я не смог бы управиться с каким-нибудь тяжелым металлическим орудием, не повредив собственных сухожилий.
Великий Фехтовальщик отлетел назад и упал на спину. Его рапира, звеня, покатилась в угол комнаты. Было видно — быстро встать у него не получится. Удар оказался такой силы, что шест в моих руках сломался. Я отпустил его, и бамбук исчез, не успев коснуться пола.
А потом залившая меня волна торжества и мощи схлынула, и поток Флюида снова поменял направление.
Я подумал, что рано праздную победу. И как только я позволил этому подозрению заползти в свою голову, у него немедленно появилось множество доказательств. Я уже знал, что сейчас сам найду в себе уязвимость — но не мог остановить эту самоубийственную работу ума.
«А что, если на его рапире был яд? — пришла мне в голову мысль. — И не просто яд, а… яд, парализующий волю? Тогда я точно не смогу еще раз сделать то же самое. Ведь если этот фехтовальщик такой опытный убийца, он должен был знать, что произойдет».
Великий Фехтовальщик открыл глаза.
— Алекс, ты убит, — сказал он отчетливо. — Все снадобья на свете бесполезны…
Он все рассчитал. Даже заготовил цитату.
