— Вам не будет скучно в дни нашей разлуки. Вы сможете дискутировать друг с другом.
Про себя я решил, что таких дней будет большинство: ходить в сопровождении двух фашистов действительно казалось мне старомодным — тем более, думал я, что рядом со мной этим трогательным молодым людям могла угрожать опасность. Как только они довели меня до статуй Бенджамина Певца и Павла Великого, стоявших у входа в часовню, я отпустил их с миром, велев дожидаться моего вызова.
Часовня оказалась церковью внушительных размеров. Внутри, однако, она выглядела просто и строго, как подобает вместилищу духа — что приятно контрастировало с пышностью коридоров Михайловского замка.
На высоком алтаре восседала обычная кукла Франца-Антона в деревянном кресле. Франц-Антон держал в руке скрижаль со словами:
ЭТО ТАК И НЕ ТАК
Я не удержался от непочтительной мысли о том, что глубина подобных изречений сильно зависит от их предполагаемого авторства.
У ног куклы блестел аскетичный стальной глюкоген на двадцать монет. Стену над головой Франца-Антона украшала серебряная надпись:
Флюидом надо управлять с превеликой осмотрительностью: стоит лишь начать менять мир произвольно, как привлечешь внимание множества небесных сущностей, ясно видящих любые поползновения такого рода и совершенно не желающих зарождения новых б-гв.
На резных полках за спиною Франца-Антона стояли похожие на кегли вазы с портретами Смотрителей — с уже добавленным к ним Никколо Третьим (кажется, это были символические урны с прахом).
Полки в целом выглядели почти пустыми, и пустота эта, с одной стороны, внушала государственный оптимизм — видно было, как много места оставлено на будущее, — а с другой, печалила: не всегда приятно глядеть на место, где будет со временем храниться твой собственный прах, пусть даже символический.
Четыре Ангела в углах часовни еле заметно улыбались, повернув серебряные лица к центру зала. Позы их несколько различались — но все они восходили вверх по ажурным серебряным ступеням. Статуи выглядели изящными и живыми: казалось, ангелы жестикулируют не только руками, но и крыльями.
На полу в центре часовни лежали синий мат и такая же подушка. Подойдя к алтарю, я зажег три благовонные палочки, вернулся к подушке и сел лицом к Ангелу Воды.
Несколько минут в мою голову стучались мысли о Юке и Алексее Николаевиче, но постепенно факторы сосредоточения взяли верх, и перед моим мысленным взором засияла голубая точка Знака Собранности. Постепенно я позволил ей расшириться до размеров маленького солнца. С каждой минутой мое дыхание становилось все легче и сладостней — но, когда абсорбция уже готова была поглотить меня, я прекратил медитацию и избежал нарушения обета.
Когда я открыл глаза, Ангел Воды смотрел прямо на меня. Простершись на полу, я беззвучно произнес просьбу об аудиенции. По мне сразу же прошла волна горячего воздуха, и вокруг стало гораздо светлее — как будто в часовне запылал костер.
Я испуганно поднял голову.
Свет излучал Ангел, висящий передо мной в воздухе.
Все вокруг него переливалось и дрожало. Изменилось даже пространство: стены искривились и уплыли далеко в стороны, потолок выгнулся до самого неба, и только поэтому Ангел до сих пор помещался внутри часовни — так он сделался огромен.
На него было страшно смотреть. Он казался расплавленным металлом, залитым в тонкую стеклянную форму — и каждый раз, когда его руки или крылья делали какое-нибудь движение, металл как бы крошил стекло прежней формы — и ненадолго застывал в новой.
Зачем, подумал я, Ангелу смущать меня демонстрацией своих сил? Разве я не понимаю и так, что они у него есть?
— Это не сила, Алекс, — сказал Ангел. — Это слабость. Сильный Ангел бесплотен. Небо сейчас совсем ослабло — и ты принимаешь за мощь судороги агонии. Нам следует провести
Эти слова мне не понравились. Алексей Николаевич убеждал меня, что духу Павла якобы свойственна подобная
Ангел засмеялся, и я понял, что он прочел мои мысли.
— Ты был в Комнате Бесконечного Ужаса, — сказал он. — Вижу, вижу… Как ты думаешь, почему она так называется?
— Полагаю, — ответил я, — там становится страшно. Мне страшно до сих пор.
— Это не бесконечный ужас. Тебе всего лишь жутковато от допущения, что услышанное там может быть правдой, разве нет?
